Граф Лев Николаевич Толстой был натурой увлекающейся и мятущейся. В возрасте 18 лет, будучи на третьем году занятий в Казанском университете, он получает задание сравнить «Наказ» Екатерины II и «Дух законов» Монтескье. Уйдя с головой в подготовку доклада, он так увлекается, что в какой-то момент просто перестаёт посещать университет – он ему мешает – все эти ритуалы посещения лекций, экзамены и карцеры за проступки. В статье «Воспитание и образование» Толстой описывает университет как место дрессуры будущей закрытой касты чиновничества, описывает в таких терминах, что и сейчас многое звучит крайне актуально. Возможно, именно решение об уходе из университета стало исходной точкой целой философии образования, которую Лев Николаевич будет развивать на протяжении всей последующей жизни, применяя её неортодоксальные, порой революционные выводы на практике.
Юный Толстой, в типичном для его возраста состоянии метафизической интоксикации, с медальоном Ж.Ж. Руссо на груди, удаляется в своё имение Ясная Поляна с ясной целью: найти цель жизни. «Я был бы несчастливейший из людей, ежели бы я не нашел цели для моей жизни — цели общей и полезной». Позже, в автобиографической повести «Утро помещика», Толстой опишет социально-утопический винегрет в голове молодого барина, свойственный 40-м годам XIX века. Тогда всё дышало предчувствием отмены крепостного права, грядущих грандиозных и тревожных перемен. В высшем обществе стало модным заботиться о крестьянах; как грибы, а точнее, как бабочки-однодневки, стали появляться общества народного просвещения – сколь спонтанные, столь и бестолковые. В статье «О методах обучения грамоте» Толстой с юмором рассказывает об этих порождениях мятущегося, на грани экзальтации, барского духа. Сам он тоже заводит школу в Ясной Поляне – на несколько месяцев в 1849 году, потом на несколько месяцев в 1850 – наскоками, в охотку, на подъёме – пока не проигрывается в Москве по-крупному и не уезжает на Кавказ, служить.
Последующие 10 лет Толстой время от времени возвращается к теме народного образования – но только теоретически. В это время он увлекается немецким «народничеством», в лице Бертольда Ауэрбаха и Вильгельма Риля. Особенное впечатление на Толстого произвели деревенские рассказы Ауэрбаха и его роман «Новая жизнь». «Этому писателю, – говорил он Евгению Скайлеру в 1868 году, – я был обязан, что открыл школу для моих крестьян и заинтересовался народным образованием». Речь идёт об осени 1859 года, когда он решил возобновить деятельность школы в Ясной Поляне, и так увлёкся, что через полгода уехал в Европу – знакомиться с европейскими педагогическими практиками. Толстой закупает учебники со всей Европы, труды ведущих теоретиков педагогики, знакомится с работой учебных заведений. В целом, поездка оставила гнетущее впечатление на Льва Николаевича. Вот характерная запись в его дневнике: «17 июня. Был в школе. Ужасно. Молитва за короля, побои, всё наизусть, испуганные, изуродованные дети». Статья «О народном образовании», начатая в Гиерах на юге Франции, в каком-то смысле разрывает привычные историографические шаблоны, которыми мы пользуемся применительно к развитию народного образования. Мы привыкли считать обязательную общеобразовательную школу – наивысшим благом, завоеванием народа в ходе его исторического развития. Толстой же с ходу ставит вопрос: в чём причина противодействия народа школе? Причём рассматривает его не столько на материале России, сколько Европы. «Во Франции серьёзные государственные мужи предлагают ещё теперь, как единственное средство победить противодействие народа, – введение закона принуждения».
До конца жизни Толстой будет противником общеобязательного образования, и даже земского устройства школ – как институций, отчуждающих народ от стихии образования. Только школы, самостоятельно выросшие в народной толще, основанные на собственных запросах народа имеют смысл, даже более того – только они не вредны – по мнению Толстого. Причина такого подхода приоткрывается в самой лексике, которую использует граф Толстой – непривычной для современного уха. Там, где Толстой говорит «общество», в единственном числе – он имеет в виду только и исключительно «высшее общество», тончайшую прослойку над народом, а не весь народ. «Общество» пытается облагодетельствовать «народ», но народ в середине XIX века ещё не видит для себя никаких особенных перспектив в овладении грамотой или счётом – никакая «общественная» школа не открывает для него путь в это «общество». Сам граф, занимавшийся исключительно начальным образованием в крестьянской среде, похоже, и не помышлял о возможности превратить сельское образование в полноценную, не тупиковую ветвь образования, учащиеся которой всерьёз изучают произведения Толстого, Достоевского, Тургенева, основы интегрального исчисления, электродинамики и многого другого, что позволит её выпускникам продолжить обучение в любом университете и подняться на любые высоты в государстве. В статье «О свободном возникновении и развитии школ в народе» Толстой пишет:
«Страшно подумать о тех громадных средствах, которые потребовались бы для правительственных народных школ во всей России, ежели бы школы эти возникли пропорционально, хотя в том еще неполном количестве, в котором основались в нашем участке. Кладя по 200 руб. на школу, — это составило бы около 50 миллионов. <..> Предоставляя же это дело обществам, я не вижу для правительства необходимости почти никакой денежной помощи. Приводя опять в пример ближе мне знакомую Ясенецкую волость, всякая набавка 5 коп. на душу сбора пораждает ропот и неудовольствие …».
Тем не менее, граф не видел причин для различий в обучении крестьянских детей и детей аристократии в начальной школе. Более того, он призывал приблизить условия школы к естественным, крестьянским, что было поистине революционным словом в педагогике:
«Кроме того одуряющего влияния школы, для которого немцы придумали такое верное название «verdummen», состоящего собственно в продолжительном искажении умственных способностей, есть другое, еще более вредное влияние, состоящее в том, что ребенок в продолжение ежедневных долгих часов занятий, одуряемый школьной жизнью, оторван на всё это, самое драгоценное по возрасту время от тех необходимых условий развития, которые поставила для него сама природа. <..> Лучшим доказательством служит сравнение крестьянского, никогда не учившегося мальчика с барским мальчиком, учившимся у гувернера с пяти лет. Преимущество ума и знаний всегда на стороне первого».
(«О народном образовании», 1862)
Позже, работая над написанием своей «Азбуки», Толстой так описал свой идеал единого начального образования в России:
«Гордые мечты мои об этой Азбуке, – писал он 12 января 1872 г. А.А. Толстой, – вот какие: по этой Азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей от царских до мужицких и первые впечатления поэтические получат из неё и что, написав эту Азбуку, мне можно будет спокойно умереть».
На волне общественного подъёма, вызванного Манифестом об отмене крепостного права 1861 года, в Крапивенском уезде Тульской губернии, где проживал Толстой, возникает около 30 школ, не считая ещё 40 мелких дворовых училищ у церковных причётников и грамотных крестьян. Вернувшийся из Европы в апреле 1861 года Лев Николаевич имел самое непосредственное отношение к созданию многих школ, будучи назначен мировым посредником 4-го участка Крапивенского уезда. Он разработал типовой устав для вновь образуемых школ своего участка. Вот как он описывал свою деятельность в письме Б.Н. Чичерину от 28 октября 1861 года: «Устав основан на откупе, на который я беру школы, и на плате 50 к. в месяц с ученика без различия волости, сословия и уезда… Положение учителей следующее: я отвечаю за minimum 150 р. с. жалования; ежели же учитель хочет взять содержание школы на себя, тогда условия выгодные, это зависит от него».
Толстой был последовательным сторонником, как сейчас бы сказали, свободной конкуренции на рынке образовательных услуг. Действительно, школы Толстого, не сразу, но начали пользоваться популярностью среди крестьян. Дети здесь были освобождены от муштры, телесных наказаний и тупого заучивания, хотя именно это на первых порах и настораживало крестьян, привыкших именно к такой модели образования в церковно-приходских школах. Свободное поведение, отсутствие жёсткой программы, ориентация на живую заинтересованность обучающихся – всё это противоречило и популярной в те годы немецкой педагогической школе. Это был период расцвета педагогической деятельности Льва Николаевича. Он начинает выпускать педагогический журнал «Ясная поляна» с серией приложений для народного чтения. Однако, в 1862 году женитьба на Софье Андреевне Берс и начало работы над романом «Война и мир» вынудили Толстого отойти от журнальных и школьных дел: преподаватели – молодые студенты, приглашённые Толстым – разъехались, школы, в том числе Яснополянская, закрылись. Не последнюю роль в этом сыграли жандармские обыски в Ясной Поляне, в поисках запрещённой литературы. Земская реформа 1864 года окончательно добила толстовский пилотный проект инновационного образования, передав школьные вопросы в ведение земств. Толстой писал: «в теории крестьяне, без сомнения, суть члены земства, но в практике этим посредственным путём они не имеют уже никакого влияния на свои школы».
В ходе работы в школе, Лев Николаевич столкнулся с проблемой отсутствия хороших учебников для начальной школы. Разгромную критику существовавших учебников можно найти, например, в его статье 1874 года «О народном образовании». В 1872 году Толстой издаёт «Азбуку» в четырёх книгах, в которой суммирует все свои педагогические наработки. Согласно принципу, сформулированному им ещё в 1862 году, критерием выбора предметов для обучения в «Азбуке» является свобода обучаемого: «…нет другого критериума, как свобода учащегося, причем на место учащихся детей в деле народной школы становятся их родители, т.е. требования народа. <..> Требования эти следующие: знание русской и славянской грамоты и счет. Народ везде одинаково и несомненно и исключительно определяет для своего образования эту программу и всегда и везде ею удовлетворяется, – всякие же естественные истории, географии и истории (кроме священной), всякое наглядное обучение, народ везде и всегда считает бесполезными пустяками. <..> Я думаю, что народ совершенно прав». Толстой, как приверженец самообразования, вкладывает в уста народа следующее утверждение: «мне одно нужно знать, церковный и свой язык и законы чисел, а те знания, если они понадобятся мне, я сам возьму».
Таким образом, «Азбука» включает разделы: обучение грамоте – изображения букв, упражнения на слоги, на произношение, короткие и познавательные рассказы из различных областей знания, в том числе из русских летописных сводов, былин; священная история (фрагменты Библии, фрагменты из четьи минеи в церковнославянском и современном написании); упражнения на счёт; пояснения для учителей. Материал выстроен от простого к сложному так, чтобы школьник мог сам понимать смысл прочитанного. Лев Николаевич кропотливо оттачивал каждое предложение, даже после сдачи рукописи в типографию («я по своей привычке всё мараю и переделываю по 20 раз»), опробывал на родных и близких используемые методики. Более того, с января по апрель 1872 года Толстой вновь открывает школу для крестьянских детей. Его жена, Софья Андреевна, писала Т. А. Кузминской 2 февраля 1872 г.: «Мы вздумали после праздников устроить школу, и теперь каждое после обеда приходит человек 35 детей, и мы их учим. Учит и Серёжа, и Таня, и дядя Костя, и Лёвочка, и я. Это очень трудно учить человек 10 вместе, но за то довольно весело и приятно».
Первое издание «Азбуки» было встречено холодно в педагогических кругах. Критике подвергалось всё: и язык издания («какое-то орловско-калужское наречие» по словам историка литературы Петра Полевого, «Санкт-Петербургские ведомости»), и сумбурность подбора тем для естественно-научных рассказов, и утомительно-морализаторский тон, и крайняя необычность подачи арифметического материала. Но самую ожесточённую полемику вызвал предложенный Толстым метод обучения чтению. В то время на смену методу «буки-азъ – ба» приходил звуковой метод, новейшая разработка немецких педагогов. Сейчас довольно часто приходится слышать сожаления, что потеряно смысловое содержание алфавита, как было в церковнославянских названиях букв: Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть и т.д. Но редко кто задумывается, каково это было научиться читать, если заставляли вначале слово сказать по названиям букв, а потом ухитриться откинуть в уме все эти «уки», «еди», «лаголь» и получить готовое слово. В звуковом методе (который, как утверждает Толстой, он одним из первых и привёз в Россию) слово составлялось сразу из звуков, последовательно нанизываемых друг за другом. Толстой был убеждён, что согласные звуки невозможно произнести без гласной, что учеников заставляют «ломать рот». Поэтому он предложил учить буквы как звуки, с добавление «е» к согласным: бе, ве, ге и т.д. (метод Толстого позже назвали «слуховым»). И, всё-таки, не нанизывать слова из последовательных букв, а оперировать слогами (за что его обвинили в безнадёжно устаревшей «прадедовской зубристике слогов»). Как ни странно, все подходы, фигурировавшие в полемике конца XIX века присутствуют и в наши дни (за исключением, пожалуй, «буки-азъ – ба» – но то ли ещё будет…). Кто-то последовательно собирает слова из кубиков Зайцева, кто-то учит по слого-звуковому методу, кто-то чертит схемы открытых/закрытых слогов, слогов слияния. Возможно, в век всеобщей грамотности, когда обучение грамоте смещается в люльку, нам сложно понять пафос той дискуссии, но для того времени этот вопрос был краеугольным. Шутка ли – бытовало такое выражение, как «грамота не пошла» – даже у именитых педагогов могли быть ученики, так и не освоившие чтение, и это считалось вариантом нормы, некой природной предрасположенностью. Лев Толстой вызвал своих оппонентов на педагогическую дуэль. В 1874 году в Москве при Комитете грамотности были выбраны две школы, обучение в которых в течение семи недель велись в одной – по звуковому методу г. Протопоповым, а в другой – по методу Толстого учителем Морозовым. Итоговый экзамен не показал преимуществ того или иного способа, хотя Лев Николаевич привёл довольно убедительный перечень ошибок в организации испытания и нарушений противоположной стороны.
В 1875 году Толстым была издана «Новая азбука» и отдельным изданием «Русские книги для чтения». Автор учёл многие замечания критиков, исключил раздел арифметики, по-новому организовал материал. «Новую азбуку» ждал серьёзный успех. Она была одобрена Министерством народного просвещения как для школьных библиотек, так и для народных школ. При жизни Л. Н. Толстого «Новая азбука» выдержала 28 изданий, её итоговый тираж составил около 2 миллионов экземпляров. Наряду с «Родным словом» Ушинского это был самый популярный учебник в дореволюционной России. Для «Азбуки» и «Новой азбуки» было написано 629 произведений, из них 133 на естественно-научные темы. Многие из них по сей день используются составителями учебников для начальной школы.
Педагогическое наследие Льва Николаевича Толстого и в наши дни актуально и заслуживает самого серьёзного осмысления. Интересно сравнивать размышления о саморазвитии частных школ, которые посещали Толстого «по ту сторону» эпохи советского всеобщего обязательного среднего образования, с реалиями 90-х годов XX века, когда частные школы возникали как грибы: с непременным набором английских учебников, полным презрением к стандартам обучения и натуральным антуражем в стиле Вальдорфской педагогики. Сам Толстой (кстати, большой ценитель английской культуры) был очень разборчивым и вдумчивым перенимателем зарубежного опыта. Так, в его черновиках опубликованы «Заметки об английских учебных книгах для школ» – где, наряду с десятками вполне комплиментарных записей, попадаются пометки типа «тупоумная религіозность», «образецъ безсмыслія», «дрянь».
Как бы экстравагантно ни звучали некоторые педагогические идеи Толстого, нужно помнить опыт общения Толстого и Столыпина. Толстой писал Петру Аркадьевичу о необходимости освободить землю от частной собственности на неё, как некогда были освобождены крестьяне. Столыпин оказался проводником совершенно противоположной политики, назвав мысли Толстого «совершенно несбыточными». Вскоре он был убит, а через некоторое время Россию покрывала сплошная сеть колхозов. Будьте предельно серьёзны с мыслями Толстого! Он знал Россию, понимал русского человека, болел за него и стремился сделать его лучше. Толстой – не только великий русский писатель, но и великий русский Учитель. Ȫ
статья написана для журнала “Народное творчество” и размещается на О.ру в авторском варианте с разрешения редакции
Добавить комментарий