Сетевой журнал «О.ру»

Предлагаем Вашему вниманию интервью с участниками новосибирского фольклорного ансамбля «Полынь» – одного из коллективов государственного учреждения культуры Русский дом народных традиций «КрАсота». Несколько лет назад ансамбль защитил звание «народный», он активно посещает фестивали и сам участвует в организации ежегодного «Сибирского фольклорного фестиваля». В 2016 году «КрАсота» провела уже 35-й фестиваль.

– Расскажите о том, как сложился Ваш ансамбль.

Оксана Выхристюк: Как «Полынь» мы образовались в 2007 году. Но до этого все мы в разные годы прошли через студенческий фольклорный ансамбль Новосибирского государственного университета «КрА́сота», где и познакомились – кто 10 лет назад, кто 20, а кто и 30. Традиционное украшение девичьей косы – кра́соту – девочке вплетали в косу, когда она вступала в девичий возраст, и она носила её до замужества. Так и мы – выросли из «КрАсоты» и разбежались по работам. Появились семьи, дети. Но со временем соскучились по любимому делу, стали собираться – получилось что-то вроде клуба фольклорной песни без названия.

– А откуда пришло название?

Иван Новгородов: У нас большинство песен проголосные, протяжные, лирические. Длинная цепочка рассуждений вывела нас на название «Трава», но это звучало как-то неоднозначно. Стали перебирать травы, и Наталья предложила «Полынь»: она горькая, и одна из наших любимых песен так называется – т.е. 100%-е попадание и в наш репертуар, и в настроение.

– Что составляет основу Вашего репертуара?

Анита Голубева: Песни староверов Забайкалья – семейских, что пошло ещё от «КрАсоты». Это очень музыкально интересная традиция. Звёзды сложились так, что когда Оксана Ильинична Выхристюк, руководитель академического хора НГУ, задумалась в 1981 году над поиском аутентичного песенного материала, один из сотрудников Института археологии и этнографии СО РАН, тогда ещё не доктор наук, а молодой этнограф Фирс Федосович Болонев отправил её в своё родное село – Большой Куналей Тарбагатайского района Республики Бурятия. Тогда удалось организовать большую, масштабную экспедицию. В то время там ещё были очень сильные певцы, в том числе всесоюзно известные ансамбль Рыжаковых, Большекуналейский хор. Вообще, это не среднестатистическое село. Когда-то там была школа уставщиков (у семейских, в основном беспоповцев, религиозные обряды и службы проводили уставщики). Поэтому в Куналее была высокая концентрация людей с поставленным голосом и хорошим слухом. Они изучали крюковую музыкальную грамоту – хоть это и не классическое музыкальное образование, но творческие процессы там шли активно.

– Как бы Вы описали стиль семейских? Естественно, лучше просто дать послушать, и станет понятно…

Наталья Гайнутдинова: В том-то и дело, что ничего понятно не станет! Не только по словам, но и по музыке. Мы когда начинали слушать – вот, вроде бы, слышим, что это песня. И, вроде бы, есть какая-то мелодия. Выключаем. А повторить, хотя бы кусочек – не получается! Вот, послушай песню «Полынь» (поют). У них нет чёткой партии у каждого человека, есть только основная канва, на которую «наворачивается» импровизация.

Иван: Говоря современным языком, стиль семейских – джэм-сэйшен. Когда звучание кажется исполнителю слишком прямолинейным, он украшает его по своему усмотрению различными фиоритурами, что у семейских называется «добавить жёлтенького». Этномузыкологи, изучающие пение семейских, отмечают обилие секундовых интервалов в импровизациях и характерные ритмические сбивки. Получается такой русский народный джаз, только не с берегов Миссисипи, а с Селенги.

Анита: Конечно, они не мыслят в терминах «импровизация», «мелизм», не выдумывают специально, как бы что «навернуть» – это уже наша интерпретация того творческого процесса, который там происходит. Семейское пение всё строится на взаимодействии между людьми. Наши любимые деды из ансамбля Рыжаковых, да и вообще семейские, которые постарше, два раза песню одинаково не пели. Даже от куплета к куплету по-разному. Это не только черта Куналея: например, «Куды едешь ты мой милый» из Урлука – сплошная импровизация и аритмия.

Тарас Выхристюк: Музыканты с академическим образованием раскладывают их пение на партии, на ноты. Если попытаться воспроизвести, что называется, «с листа» – получается не совсем то. Это как если бы мы вот этот наш разговор заучили и воспроизводили реплики по очереди, вместо того, чтобы просто поговорить. Вот так и для семейских – петь одинаково – просто нелепица какая-то.

Наталья: Есть мнение, что раньше все так пели. Или многие. Сейчас это уходит. Если сравнивать современные записи с теми же Рыжаковыми – эта планка осталась непреодолённой. Когда сравниваешь записи одной песни 61-66 года и 84-го, например – они сильно отличаются, даже ритмически. Был такой случай: разучили мы песню по записи из своей экспедиции, напряглись – всё повторили, со всеми вариациями. Приехали. Поём. «Это не наша песня», – говорят. Они уже, пока мы её учили, всё перепели на десять раз и привыкли к другому звучанию!

Тарас: У нас всё-таки закваска «КрАсоты» – раньше ведь интернета не было, чтобы слова «погуглить» – сидели, слушали, разбирали по слогам экспедиционные записи и студийные пластинки. С пластинками было удобнее работать – хороший стереозвук,  нет разговоров на фоне, кудахтанья кур, чем грешат экспедиционные записи – но слова всё равно трудно с непривычки улавливать. Кстати, с нашего пения, кажется, это сделать проще, чем у оригинальных семейских.

Оксана: Главное – уверенно петь (смеются). Да, иногда не разберёшь. Они «ава-ява» – и мы «ава-ява». Что это такое – никто не знает. Потом «а-я-та». Ну ладно, принимается. Однажды мы ездили в Екатеринбург на фестиваль к «Поселенцам», это чисто мужской коллектив, тоже занимаются семейской традицией, назвались по одноимённой песне. И что интересно, они поют те же песни, что и мы, иногда с тех же записей – а слова разбирают другие! К тому же, по мере набора опыта, появляются собственные импровизации, уходит статика в исполнении.

Иван: А ещё сложность в понимании представляют вышедшие из употребления слова и местные выражения, например, «варнацкая сторона». Варнаки ­­­– это беглые каторжники. Говорят, у якутов есть 40 наименований снега. А в Забайкалье, поскольку это была ссыльная сторона, есть много наименований беглых каторжников ­­– тот, кто по случаю убежал, тот, кто готовился, тот, кто ушёл один, и другие. Например, тот, кто один с котомкой убегал – «горбач»; идёт как с горбом. Есть «сезонники» – летом убегают, зимой возвращаются, в тепло: «заковывайте меня обратно в кандалы». Там к беглым было лояльное отношение местных жителей – они ведь сами пострадавшие от власти. У семейских в этой связи есть интересная особенность в построении дома: окошечко, которое не выходит в жилую часть. Туда ставили еду, чтобы ночью беглый мог её забрать. При этом ты не увидишь его, а он – тебя.

– Пение а капелла – это принципиальный выбор? Как это воспринимается слушателями?

Тарас: Мы пробовали балалайку, скрипку, но инструменты пока как-то не прижились, хотя начинаем осваивать. Вообще народная манера пения, тем более, когда это исполняется а капелла, у современного горожанина зачастую вызывает непонимание, отторжение, режет слух. Он привык к музыке с чётко заданным ритмом, тональностью, манерой звукоизвлечения. А здесь темп «гуляет», тональность «уезжает», голоса без «стандартной» постановки. К тому же в естественной среде народные песни пелись чаще на открытом воздухе резким, открытым, громким звуком. Такой форсированный звук применял, например, ансамбль Дмитрия Покровского, пробивая тысячные залы без подзвучки. Конечно, в разных обстоятельствах и в разных местностях поют по-разному. Например, у кубанских и донских казаков звукоизвлечение вполне эстрадное. Нынешние семейские поют более открыто, «пластят». От бабушки Сергея Иванова, нашего друга по «КрАсоте», уроженца Забайкалья, мы узнали такую семейскую присказку: «Можно петь, а можно по-буруньи реветь».

Глубинное различие между народной музыкой и музыкой академической в том, что первая поётся людьми самими для себя, а вторая подразумевает исполнение со сцены для зрителя. В первом случае первичны чувства исполнителей, а во втором – чувства зрителей. И из этого отличия, если призадуматься, вырастает весь ком различий.

– Как пришла идея петь казачьи песни?

Тарас: Это не наш профиль, но некоторые песни нам достались от «КрАсоты». Исторически сложилось, что многие новосибирские ансамбли пели песни какого-то определённого села. Кто-то изучал село Северное, кто-то – Балман, кто-то – Первокаменку. А Оксана Ильинична ­­– она сама по себе натура широкая – изучала аутентичные записи различных регионов и брала в репертуар песни, которые нравились. Так у «КрАсоты» появились донские и кубанские казачьи песни. К тому же у нас родственники живут в Ставропольском крае, между станицами Темижбекской и Расшеватской. Раньше там много пели. Некрасовские казаки там тоже рядышком. Вообще, казачьи песни давно и широко известны, но в основном в виде современных обработок. Поэтому «КрАсота» специально ездила в экспедиции на Ставрополье, чтобы записать аутентичное звучание. А ещё ездили в Каменск-Шахтинский, где в 1957-1958 годах снимали «Тихий Дон», и песни откуда звучат в фильме.

Анита: Казачьи песни мы поём всё-таки по-семейски – насквозь уже этим пропитались.

Иван: Конечно, наши истоки – это песни Забайкалья. А там сёла староверов и казаков сплошь и рядом расположены по соседству: ближе к границе – казацкое, в паре километров – семейское. Во времена освоения русскими Сибири к казацкой заставе определяли крестьянское село, для продовольственного обеспечения. Так что всё вроде бы рядом, должно было давно переплестись. Но удивительно, в некоторых местах разделение всё ещё чувствуется. Мы с этим столкнулись в семейском селе Укыр, там через речку казачье село Менза. Одна бабушка рассказывает: «Вот, пошла за казака…» И вдруг вторая встрепенулась: «Ну и дура!» Оказывается, во время Гражданской войны казаки поддержали белогвардейцев, когда там проходил барон Унгерн. Сейчас его облик романтизируется, а там его люто ненавидят. Староверы, в основном, относились лояльно к советской власти; не сказать, чтобы были за красных – скорее, старались соблюсти нейтралитет. Вот их белые совместно с казаками и вы́резали в Укыре. А когда победили красные, семейские отомстили казакам – тогда в Мензе многих пересажали и сослали. Обычно в сёлах стоят памятники, посвящённые Великой Отечественной войне, а у них – Гражданской войне.

– А песни Гражданской войны поёте? Красных или белых?

Наталья: Поём, такие как «Не вейтеся чайки над морем», «Под частым разрывом…», «Гэй, по дороге». В сёлах, где мы бывали, белогвардейские песни нам не пели. Это, наверное, надо за рубежом искать. То, что появилось в Перестройку – это, скорее всего, новодел.

– Есть ли мужские и женские песни?

Наталья: Сплошь и рядом такая ситуация, что мужчины поют женские песни и наоборот. И это не считается чем-то зазорным. Песня – это история, а рассказывать её может каждый. А многие песни и не разделишь, вот, например, «Подымалися туманы» – чья она? Чисто мужской коллектив с большим разбросом тембров, чтобы были и басы, и вывод, производит очень сильное впечатление. Но далеко не все коллективы могут обеспечить такую разноплановость, поэтому верха поют женщины. Есть женщины, которые и казачьи песни поют. Когда не стало мужского квартета Рыжаковых, старший (и наиболее близкий к традиции) состав в Большекуналейском хоре остался исключительно женским. Там много интересных женских голосов, но жаль, что мужская традиция прервалась.

– Как у Вас распределяются голоса?

Наталья: Вполне традиционно. Есть басы, есть вывод. Мужчины басят. Обычно для запевов и выводов есть отдельные люди, но у нас довольна высокая взаимозаменяемость – обычно, кто первый выучил партию, тот её и поёт.

– На кого Вы ориентируетесь в своём творчестве?

Анита: Непререкаемый авторитет для нас – это Оксана Ильинична Выхристюк. Она сформировала нас как фольклористов. Недавно мы вспоминали с Тарасом, как в Доме Учёных Академгородка два дня подряд давал концерты первый состав ансамбля Покровского. Мы, ещё дети, сидели на этих концертах просто как завороженные, смотрели не отрываясь. Это был высший пилотаж. Кстати, мы переняли манеру ведения концерта у Покровского. Очень часто концерты идут сугубо развлекательные. А Дмитрий Викторович начинал с образовательной точки зрения. Он рассказывал, объяснял слова, у тех же семейских песен. Это, кстати, помогает во время большого концерта – взять паузу, поговорить, чтобы связки отдохнули, дыхание восстановилось.

Конечно, нашим знаменем является Большекуналейский хор и ансамбль Рыжаковых. Это наше вечное начало. Первокаменку помним и любим. Также очень нравятся группы «Братина» (Санкт-Петербург), «Казачий Круг» (Москва), «Народный праздник».

– Расскажите про свои экспедиции.

Тарас: С точки зрения этнографов наших экспедиций как бы и нет. Мы не оформляем отчёты по форме, никуда их не предоставляем, информацию собираем «неформально». Я с детства занимаюсь изучением народной песенной традиции, это идёт из семьи: мои родители – руководители «КрАсоты». Поначалу, конечно, какое там было изучение – бегал по окрестностям села с местными пацанами, пока взрослые записывали рассказы и песни – вот и все исследования – но, тем не менее, именно из таких погружений и сформировался культурный базис.

Оксана: Тарас и Ваня всегда ездят в экспедиции, остальные – по возможности. Очень выручает то, что Иван возит нас на своём автомобиле, хоть через полстраны. «Полынью» мы были в экспедиции 5 раз в Забайкалье. Также ездили в Горный Алтай, к староверам в Усть-Коксу. На староверов мы конкретно не нацеливаемся, просто так получается, что у них традиция сохранилась лучше.

– А какое влияние на семейских оказали сибирские народы?

Анита: Нам кажется, что в одежде оказали, а в пении – нет. Через Забайкалье шёл Великий Шёлковый Путь, отсюда и выбор тканей. По видимости, характерную цветовую гамму одежды семейских можно отнести на влияние Востока: у них много алых, оранжевых, ярко-зелёных, ярко-красных цветов, лент.

– Ваша сценическая одежда – откуда она?

Анита: У мужчин одежда шита по выкройкам из экспедиций. Вообще, традиционная мужская одежда плохо сохранилась. У женщин одежда куплена и привезена непосредственно из Забайкалья, ей 100-150 лет, есть элементы «новые» – лет 50, есть и новошвей.

Костюмы у разных сёл разные, потому что основаны они выходцами из разных мест. Хоть и считается, что семейские – это староверы, переселённые  из польской Ветки (город в современной Белоруссии) во время раздела Речи Посполитой, но в Польшу они ранее перебрались, спасаясь от преследования, со всех уголков Руси. Некоторые названия сёл об этом напоминают, например, Архангельское. Сохранность традиционного костюма в разных сёлах тоже разная. В Большекуналейском хоре у женщин очень хорошие, исконные костюмы. Особая статья – украшения из янтарей. Янтари в зависимости от размера имеют разные названия, например, «королёк». Чем больше янтарей, тем богаче дама. В старину за связку янтарей воз пшеницы давали. Используются также украшения из жемчуга, мы встретили их в Архангельском, где они назывались «жерёлы». А вот в Укыре практически не осталось старой традиционной одежды. Разве что особая завязка платка, «камлычка». Такую же завязку мы встречали на Алтае, только там её называли «калмычка». Произошло ли оно от камлания или калмыков, и кто изменил слово – нам не известно.

– Как складываются отношения «Полыни» с подрастающим поколением?

Анита: Мы все имеем опыт работы с детьми, когда-то вели детские ансамбли. Я семь лет занималась ансамблем «Круговерть». Сейчас старшие выделились, называются «Иван-чай». Маша и сейчас ведёт группу. Тарас вёл студенческий фольклорный клуб. Одно время «Полынь» ездила в Черепановский детский дом, пока его не расформировали.

– Спасибо Вам за интересный разговор. Жаль, что рамки статьи не позволят опубликовать все семь страниц интервью. Отсылаем читателей, заинтересовавшихся Вашим творчеством и экспедициями, на просторы интернета, где Вы представлены довольно обширно. Ȫ

статья написана для журнала “Народное творчество” и размещается на О.ру в авторском варианте с разрешения редакции