Конспект доклада (где-то уточнённый, где-то сокращённый, где-то чуть развёрнутый), сделанного 25 ноября 2020 года в пространстве PLEXUS TREAR (Новосибирск). (https://vk.com/wall-112859958_320) [с дополнениями, от 1 февраля 2024 года с доклада в арт-пространстве “Цоколь”, помечены синим]
Здравствуйте, дорогие друзья! Меня зовут Илья Коптилин. Сегодня меня попросили сделать доклад по теме «Сны и предопределённость». Это ремейк доклада, который был сделан в 2013 году в подвале ДК Жданова, где собирался штаб ЕСМ. Подобный ремейк я уже делал в 2020 году в пространстве Plexus Trear. Тогда это получился не эзотерический текст, не философский, а скорее речевой перформанс. В этот раз я преследую другие цели, вы оказываетесь в них вовлечены, не зная заранее, каковы они. Терпение – я всё объясню, от вас потребуется лишь немного доброжелательного доверия и, пожалуй, длительной концентрации, ведь с кондачка это не объяснить, чтобы не показаться совсем умалишённым. При этом я как-то не собрался сделать презентацию, видео-ряд, поэтому облеку это в аргументацию: «ибо не хрен». Это именно речевой акт – надеюсь, любви и изумления, на ужас напирать я не буду. Итак, концентрация на речи, погружение в стихию речи. Начнём. Вот есть книжечка моих текстов, один из них можно зачитать как эпиграф. Называется «Процесс»:
«Я в комнате 20 квадратов, потолок два с половиной, окно заложено кирпичом. Мебели нет, стены обиты мягким. Света нет, дверь заперта. Изредка я зажигаю спичку, смотрю, как комната колышется в зыбком свете, оглядываю мятую одежду, подхожу к стене. Спичка поджаривает пальцы. Беру их в рот, отхожу на середину. В батареях что-то шумит – то ли сливают, то ли набирают воду.
Так я пою песни. Дверь закрыта изнутри. Конечно».
Итак, речь о закрытости, о герметичности, о душности. Когда-то я сказал, что у меня душная музыка, душные песни. Но есть ощущение душности всего, что нас окружает, его закупоренности. И, предположительно, эта закупоренность – добровольная. И вот я в комнате. Спичка тухнет, пальцы перестают болеть, в трубах не шумит. Что остаётся? В какой-то момент не остаётся ничего. Сидя в темноте, теряешь ориентацию и ощущение тела. Забываешь про дыхание, не фиксируешься на его ритме. Иногда я шевелю пальцами, но это движение происходит где-то, непонятно где. То ли очень близко, то ли на расстоянии галактик от меня. По всей видимости, я шарообразный. Есть такое ощущение. Непонятно где, но скорее всего в шаре, пролетают какие-то мысли, фантазии. Откуда они берутся, что это такое – непонятно. Конечно, между миром, в котором я сижу в комнате и миром, в котором пролетают эти мысли, есть какая-то непреодолимая пропасть. Но как они похожи! Вот, я слышу, что кто-то проходит вдоль стены. Воры? Мне лет семь, я у бабушки, сплю в огромной комнате. Половицы явственно скрипят. Я не в силах пошевелиться. Кажется, он зажёг спичку. Я скашиваю глаза, но ничего не вижу. Он подходит и наклоняется надо мной. Утром я проснулся и осторожно навёл справки. Нет, воров не было. Тогда я задумался, как можно отличить реальность от вымысла. И эта мысль с тех пор постоянно всплывает в той или иной ситуации, в тех или иных жизненных контекстах.
Для того, чтобы ответить на вопрос, как отличить реальность от вымысла, люди придумали онтологию. Что-то онтология наделяет статусом сущего, а что-то отсекает.
Онтологический вопрос – «что и каким образом существует?» Например: существуют ли мысли, сон, фантазии – всё, что, как считается, находится у нас в голове? Вот мы говорим: сон есть. Можно сказать, что это значит, что он существует – но это только, если мы пользуемся определённой онтологией, которая наделяет статусом существования всё, что соответствует определённым грамматическим конструкциям: если мы можем сказать «что-то есть», то оно существует. Но это не единственная онтология – в других говорится нет, сны – отдельно, сущее – отдельно. Тогда возникает (не онтологический) вопрос: что такое вообще – существовать? Разные народы в разные эпохи по-разному отвечали на эти вопросы.
Стоп. Я догадываюсь, что большинство из вас «доброжелательно доверяя» лектору проскочило этот момент. Это главный вопрос не лекции, а вообще философии, как я его понимаю. «Что такое – существовать?» Вот в марксизме-ленинизме считалось, что главный вопрос философии – «что первично, бытие или сознание». При этом под бытием понимался как-нибудь воспринимаемый, «объективный» мир – вот этот стук по столу. Я не хочу сказать, что это плохой вопрос, или неправильный. Просто это очень специфическая и необязательная трактовка философского термина «бытие» и, на мой взгляд, боковое рассуждение – несомненно важное и интересное, выводящее на массу интересных выводов. Если поднять градус вопрошания повыше, можно спросить, правда ли бытие и сознание раздельны, т.е. есть ли области, закрытые для сознания, т.е. может ли наше сознание смешаться вот с этим камнем, стать им. Но вот Хайдеггер, вслед за Лейбницем, основным вопросом представлял следующий: «Почему вообще существует Нечто, а не Ничто». Обращу ваше внимание, что в вопросе присутствует категория причины («почему?») и её выбор кажется произвольным. Ведь можно поинтересоваться «где существует нечто, а где – ничто» или «для чего существуют нечто и нечто», «когда существует», «нечто – это нечто целое или составное» и т.п. Похоже, ближе к главному вопросу философии будет стоять утверждение Парменида: «Бытие есть, небытия нет». Нужно напрячься, чтобы развидеть здесь простую тавтологию. Это сродни дзеновскому коану. Вас должно поразить изумление: А что вообще значит «есть»? Не подлежащее – «бытие», а сказуемое – «есть»! Вот говорят: есть бог, он создал… Или «есть супернаблюдатель, он смотрит и качает головой – какие придурки…» или… И всегда говорят: есть. А что это значит – быть? Вот, Женя Нечкасов мне рассказал, что Хайдеггер даже подумывал, а не является ли слово «Есть» настоящим именем Бога? Теперь вы понимаете, что вопрос о том, что такое Есть, быть, бытие как таковое – это не вопрос о том, что такое существующее, «всё, что есть», сущее, мир? Постоянное соскальзывание на сущее Хайдеггер называл «забвением бытия» и считал «Поворотом не туда» европейской цивилизации, знаете, как в триллерах.
Так вот, онтология задаётся вопросом – что есть сущее, как оно есть. При этом бытие и сущее всё больше и больше не различаются, используются как синонимы. Мы, как люди европейской в общем-то цивилизации, в основном знакомы с такой разновидностью онтологии, как метафизика. Она ведёт свои истоки от древних греков. Метафизика говорит – почему сон не существует, а вот этот стол – существует – потому что одни предметы наделены некоторым признаком, а другие – нет. Несуществующие – они точно такие же, они могут быть идеально похожи на существующие. Признак существования – как один из ряда других признаков, он присущ предметам – как цвет, запах, размер и так далее. Все метафизики построены на этом принципе. Соответственно, я могу обнимать девушку, а могу делать то же самое с ней же – только в фантазии. В первом случае, эта девушка наделена неким признаком, и метафизики находят его, они говорят, что она наделена субстанцией. Кто-то говорит – субстанция – это то, кто-то – это это. А во втором случае, когда дело происходит в фантазии, она просто лишена этого признака. Она может быть точно такой же, я могу воспринимать её целиком, или какими-то частями, точно так же как я реальную девушку воспринимаю какими-то частями, я не могу её сзади увидеть (когда она ко мне лицом), я выхватываю какие-то части. У Бродского есть фраза – «зачем вся дева, раз есть колено».
Здесь стоит обратить внимание на удивительное дело: вторая девушка, в фантазии, лишена не только признака существования, субстанции, она лишена… размеров.
Мы не можем всерьёз рассуждать о её высоте, ширине, глубине. Т.е. абсолютно похожий мир, но лишённый пространства. Мы, допустим, можем предположить, что сон или фантазия – это какой-то процесс между нейронами. Но нельзя же говорить, что ширина этой девушки в фантазии равна расстоянию между тремя нейронами, между которыми все эти процессы происходили. Или ширине головы, в которой всё это происходит. Говорить о пространстве во сне в принципе нелепо.
И казалось бы – всё нормально, тут спорить не с чем. Но в Древней (Великой) Греции (на юге Италии) появилась такая школа, элеаты. Зенон показал путём нехитрых рассуждений что и с нашим пространством, с тем, что мы считаем реальностью – что-то не так, реальность тоже какая-то странная. И есть ли в ней пространство, есть ли в ней движение – под большим вопросом. Он привёл несколько рассуждений, апорий, самая известная – Ахилл и черепаха. Они никак не разрешаются с помощью очевидной логики. Я напомню, в чём там проблема. Ахилл видит впереди черепаху, начинает за ней бежать. Черепаха, видя Ахилла, начинает убегать. Естественно, она бежит очень медленно, а он – самый быстрый человек в Греции. Он добегает до того места, где была черепаха, но она успела за это время сколько-то пробежать. Она впереди него. Тогда это ситуация, как шаг назад: он видит впереди себя черепаху и бежит, чтобы её догнать. Добегает до того места, но черепаха успела сколько-то пробежать. Опять та же ситуация. И так до бесконечности. Совершенно невозможно обосновать ситуацию, когда он её обгоняет. Но мы-то знаем, что Ахилл черепаху обгоняет. Как так – непонятно.
Закрадывается подозрение, что что-то не так и с нашей реальностью, или наоборот – всё очень так, и между «реальностью» и сном есть какие-то параллели.
Зенон показал, что и по эту сторону сна пространство странно.
Поверхность и её изнанка
Здесь я употребил оборот «по эту сторону», специально. Мы можем, пользуясь этим речевым оборотом, сказать, что сон находится от «этого» мира за некой плоскостью, точнее, поверхностью. Мы в определённое время находимся с одной стороны поверхности, а в другое – проваливаемся на другую. Или не мы – что-то – проваливается. Эти стороны – как складки некоей материи, они устроены одинаково, но находятся по разные стороны.
В Советском Союзе был такой культуролог, он и сейчас здравствует, Борис Гройс. Он в одном из своих эссе рассуждал об изнанке картины. Он говорил, что, находясь в музее, абсолютно противозаконный жест – посмотреть, что там сзади Джаконды, перевернуть её. Мы не можем перевернуть картины и посмотреть их изнанку. Платон, со своей стороны, когда рассуждал о такой странной вещи, как хора, тоже говорил, что вот, я вам излагал основы своего платонизма, про мир идей. А вот есть такая хора, можно её сравнить с материей – нечто – но помыслить её законными методами нельзя, она мыслится только незаконными методами, «сродни сна или веры». Опять мы сталкиваемся с чем-то незаконным, неправильным – и опять в контексте сна. Итак, кажется, что можно говорить о какой-то границе, плоскости, которую можно с двух сторон видеть. И можно говорить об изнанке вещей. И конечно, хочется изнанку эту увидеть. Взять любую вещь – а мы знаем, что у любой вещи есть изнанка. Что что-то с ними, ну не то, чтобы «не так», но есть нечто, что они скрывают. Хочется какой-то манёвр провернуть – возможно, в физическом мире это нельзя, но, тогда интеллектуальный манёвр – сделать так «РРРаз»! И посмотреть изнанку. Не получается. Как бывает в фильмах ужасов – дёргаешь человека, который к тебе спиной стоит, за плечо – он сам поворачивается, но ты по-прежнему видишь затылок. Мы не можем заглянуть на ту сторону. А мы не хотим жить в музее, чтобы тётенька экскурсовод не пускала нас за шнурок.
Увяз в Ничто
И Гройс, и многоуважаемый нами Мартин Хайдеггер говорили, что с той стороны находится Ничто. Хайдеггер добавлял: его мы можем постичь окольными путями, например, в состоянии ужаса. Ну, пока для нас всё это лишь словесные фокусы-покусы – ну, «ничто» – так ничто, «изнанка» – так изнанка. Почему это слово? Оно выскочило, как чёрт из табакерки – «ничто». Почему оно принципиально? Надо с этим разобраться. С Хайдеггером у меня была интересная история. В 93-м году, будучи на первом курсе я увидел вот эту книгу («Время и бытие», сборник статей в переводе Бибихина) в холле института. А я – выпускник физико-математического лицея. Интересуюсь вопросами пространства и времени, но пока в контексте того, что мы учили в школе, естественно. Я вижу книгу «Время и бытие» и думаю, что я её открою и прочитаю, что такое время, что такое пространство, что такое четырёхмерность. Может, про Эйнштейна, про Нильса Бора. Начинаю читать – а это совсем не про это. Это настолько меня поразило, что я начал смотреть, кто такой Мартин Хайдеггер, что это вообще такое. И что меня удивило: первое же произведение, его лекция при вступлении в должность во Фрайбургском университете («Что такое метафизика?»), была посвящена Ничто. Казалось бы, вокруг идут такие серьёзные процессы, первая мировая закончилась, назревает вторая, технические открытия такие, электричество, уже подбираются к атомным всем вещам, вся математическая и физическая база практически готова. И тут человек на полном серьёзе, при вступлении в должность считает своим долгом порассуждать не о всех этих важных вещах, а о ничто. Я читал и не понимал – он это всерьёз читал при вступлении в должность? Как вчерашний школьник я этого не понимал. Но некоторые вещи начали зацеплять, зацеплять – ну и… коготок увяз – всей птичке пропасть. Я прочитаю один абзац из этой вещи, который говорит про Ничто:
«Сплошная пронизанность нашего бытия ничтожащим поведением — свидетельство постоянной и, разумеется, затененной распахнутости Ничто, в своей изначальности обнаруживаемого только ужасом. Но именно благодаря этому постоянному скрытому присутствию изначальный ужас в нашем бытии большей частью подавлен. Ужас с нами, он только спит. Его сквозное дыхание веет в нашем бытии — меньше всего в склонном “ужасаться”; неприметно — в деловитом с его “да — да” и “нет — нет”; раньше всего в затаенном; уверенней всего в потрясенном и дерзновенном человеческом бытии. А последнее осуществляется только через то, на что себя растрачивает, чтобы сохранить таким образом своё последнее величие».
Хайдеггер говорил, что прорваться к Ничто очень сложно, а пользуясь методологией, которой пользуются его современники коллеги-философы, это практически невозможно. Он придумал свой метод, как это делать, основанный на феноменологии Гуссерля. Александр Гельевич Дугин тоже говорил о «трудном знании нигилизма». Но у него трудность знания ассоциируется с моральной трудностью. Он говорит «мы живём в мире Модерна, традиционные структуры рушатся, и нам очень тяжело. Мы живём в мире нигилизма – и нам так трудно, морально».
У Хайдеггера говорится, что на изнанку вещей заглянуть в принципе трудно. Это именно техническая трудность, связанная с особенностями нашего мышления.
Однако, я бы не стал зацикливаться на вопросе о «ничто», считать его единственным ключом для вскрытия философских пластов. Ведь ничто – неразрывно связано с отрицанием. А отрицание – это оборотная сторона утверждения, и именно утверждение является лицевой стороной. В самом деле – если Хайдеггер обращает наше внимание на сложность помыслить Ничто, Нет, то такая же сложность и в том, чтобы помыслить Есть. Т.е. закон тождества, первый по праву – его необходимость и смысл, скрытые дурацким графическим образом А=А, нами недооцениваются, как минимум. Он гласит, что для того, чтобы о чём-то заключать суждения, оно должно Быть, как отдельный и сохраняющийся каким-то образом (например, во времени и пространстве) предмет мысли. Удивление перед тем, что такое это «Быть» и откуда эти границы, это «не то, не то» вокруг предмета – вот начало философии.
Буддисты, эмпиристы и пора заканчивать
«Ничто» не дано нам в ощущениях. Мы прикованы к нашим органам чувств и не можем выйти за их пределы. Это понимали ещё древние греки, но Платон, например, развивал концепцию, в которой вещи, нас окружающие, «реальный мир», как мы бы сейчас сказали – не существуют, не имеют бытия. Бытием обладают некие «идеи», а «реальный мир» – лишь тени этих идей. Стол, который мы видим – это лишь обманка, тень стола идеального. Поэтому, говорят платоники, нужно развивать интеллектуальную интуицию, чтобы не разглядывать тени, а прикасаться с её помощью, с помощью мысли, к настоящему бытию, миру идей. Английские эмпиристы возразили: нет такой сущности, как идея стола, а есть поток ощущений от пяти органов чувств, который мы – раз! – и сложили в этот стол. И мы никогда не прорвёмся за поток этих ощущений. Узнать есть ли стол на самом деле, за пределами нашего зрения, слуха, обоняния и так далее – не получится. Фактически, это буддистская идея. Буддисты не отрицали наличие внешнего мира за пределами наших чувств. Они просто говорили, что мы ничего о нём не можем знать, поэтому они будут исследовать только психо-ментальные реальности, а не то, что якобы «на самом деле». То, что «на самом деле», буддистов в принципе не интересует. Знаете притчу о слоне, как его исследовали слепые. Один подошёл, потрогал за хобот, сказал, что слон – это что-то длинное, мягкое. Другой подошёл к ноге, сказал, что слон – это колонна. Так же и мы, располагая теми органами чувств, которыми располагаем, можем говорить о «мире, как он есть», только пользуясь очень слабыми аналогиями. Насколько они релевантны – сказать невозможно. Английские эмпиристы, я очень сильно подозреваю, наслушались людей, которые приехали тогда из Индии, потому что уже 100 лет шло завоевание англичанами Индии, естественно уже куча людей приехала в Англию, что-то рассказала, куча англичан (и Беркли, и Юм) там что-то наслушалась, что-то перевели. Итак, если мы не можем ничего определённого сказать о мире, который здесь и мире, который за плёнкой сна, грубо говоря, то и лекция, в общем-то, бессмысленна. Получается так: если подходить с точки зрения буддизма, эмпиризма, то на этом надо заканчивать.
***
Поэтическая рекурсия поэтической рекурсии
Но давайте попробуем с другой стороны зайти. Со стороны поэзии. Поэты, они не связаны жёсткими законами логики, причинно-следственными связями – они больше оперируют в сфере аналогий, синонимий. Для иллюстрации я возьму двух поэтов, двух англичан, опять же, точнее, один американец. Это очень удивительно, учитывая, что Англия – страна, которая породила крайние степени эмпиризма, номинализма, материализма, прагматизма. И в то же самое время такие люди как Шекспир, а потом Эдгар По дали нам определённые подсказки. В «Буре» Шекспира, когда актёры, дававшие представление, улетучиваются, Просперо объясняет, что we are such stuff as dreams are made on and our little life is rounded with sleep.
Prospero:
Our revels now are ended. These our actors,
As I foretold you, were all spirits, and
Are melted into air, into thin air:
And like the baseless fabric of this vision,
The cloud-capp’d tow’rs, the gorgeous palaces,
The solemn temples, the great globe itself,
Yea, all which it inherit, shall dissolve,
And, like this insubstantial pageant faded,
Leave not a rack behind. We are such stuff
As dreams are made on; and our little life
Is rounded with a sleep.
Очень продуктивная мысль. Запомним: «мы сделаны из той же материи, из которой сотканы сны. И наша маленькая жизнь окружена сном». Здесь можно привести аналогию, если смотрели «Солярис» Тарковского. Вот есть огромный мыслящий океан, и в нём формируются какие-то картины, которые изначально появляются в сознании у космонавтов, и всё это в тумане. В тумане появляется остров, на нём дом, о котором думает главный герой, там его отец, вот сад, а вокруг – ничего. Это фрагмент его воспоминаний, который океан воссоздал. Вокруг – марево. Это похоже на шекспировский пассаж.
Эдгар По, у него есть совершенно обалденное стихотворение, про которое Евгений Всеволодович Головин говорил, что для всех молодых философов – людей, находящихся в состоянии метафизической интоксикации – оно становится маяком. Я не исключение. Оно на меня тоже произвело огромное впечатление. Про Ленина Плеханов, по-моему, сказал, что тот «первоклассный философ», потому что ходит в первый класс философии. Так и я, как первоклассный философ, проникся. Называется оно «A dream within a dream». Кстати, у многих из нас впечатление, что английская поэзия лишена рифмы. Эдгар По писал очень рифмованные стихотворения:
Take this kiss upon the brow!
And, in parting from you now,
Thus much let me avow —
You are not wrong, who deem
That my days have been a dream;
Yet if hope has flown away
In a night, or in a day,
In a vision, or in none,
Is it therefore the less gone?
All that we see or seem
Is but a dream within a dream.
I stand amid the roar
Of a surf-tormented shore,
And I hold within my hand
Grains of the golden sand —
How few! yet how they creep
Through my fingers to the deep,
While I weep — while I weep!
O God! Can I not grasp
Them with a tighter clasp?
O God! can I not save
One from the pitiless wave?
Is all that we see or seem
But a dream within a dream?
В моём переводе рефрен стихотворения звучит так: «Всё что нам кажется, и чем кажемся мы – лишь внутри снов бесконечные сны». Я, какое-то время работавший программистом, хорошо знаком с такой концепцией, как «рекурсия». Сон внутри сна, внутри сна, внутри сна – рекурсивные вызовы одного и того же. Появляется догадка – что, если Ничто, о котором говорили Хайдеггер и другие философы, и stuff of dreams – вещи тесно связанные. Таким образом, Ничто, как изнанка сущего, связана с «несуществующим» – со снами.
Покачнулось
А наша, бодрствующая реальность – по-прежнему очень твёрдая, железобетонная. Или кажется таковой? Иногда у людей возникает ощущение зыбкости не только снов, но и этой реальности. Это не логичная, не дискурсивная вещь, она появляется сама собой – ощущение зыбкости. Могу поделиться своим опытом, первым разом, когда я на этом сакцентировался. Возможно, раньше это тоже происходило, но я не обращал внимания. Это случилось, когда я просто ехал на маршрутке, не помню, по-моему, по площади Калинина. И вдруг появилось ощущение, что можно сделать простейшее усилие – и проткнуть реальность, что есть выход на другую сторону. Реальность как бы зыбко покачнулась, как волны. Я тогда написал совершенно простенькие несколько строчек, и удивительно, для меня и сейчас они как ключ для попадания в приблизительно такое же психо-физическое состояние. Строчки даже нерифмованные:
Я черчу волны простым карандашом
И сам я простой, как волны, которые черчу
Новеньким, отточенным карандашом
Я люблю карандаш. Он истирается.
Стираются волны. И моя любовь.
Но не только строчки. Сам острый твёрдый карандаш – тоже ключ. Хотя я солидарен с Платоном – все ощущения, а с ними и все изменённые состояния сознания – это путь не туда. Только пронзительно ясная, чистая мысль является настоящей драгоценностью. Именно она может привести к состоянию, которое Хайдеггер описывал как Ужас – но он об этом ничего не сказал.
Возможно, ощущение зыбкости также может посещать (а может и не посещать – как и в любой другой момент, впрочем) после удара по мозгам и органам чувств – алкоголем, наркотиками, кислородным голоданием, бессонницей. Могут сказать – то, что органы расстроены, говорит только об этих органах, а не о природе реальности. С другой стороны, можно эту ситуацию воспринимать так, что мы прикованы к этим органам, это наши кандалы. И немного ослабляя их хватку человек, неспособный к ясному и чистому мышлению, тоже получает возможность что-то понять. Нет, не понять… Куда уж тут, с мозгами набекрень… Увидеть? Нет, не увидеть. Ужаснуться.
Тому, что мы и весь мир почему-то есть, но это «есть» – ни ухватить, ни понять, ни удержать не в наших силах – как солнечный зайчик.
Магическое отверждение
Почему для нас реальность так железобетонна, а сон – зыбок? Можно сделать предположение, что дело в убеждённости. Нелепо же вопрошать «почему мы не падаем внутри сна под пол?» Вот, внутри сна мы стоим на полу. Мы не падаем не потому, что перекрытие железобетонное или деревянное, это даже не обсуждается, материал – это нелепо. Не падаем мы исключительно из-за того, что мы не должны падать, стоя на полу. А не аналогично ли это ситуации с Ахиллом: он просто должен обгонять черепаху, вне зависимости от длины шага и прочего. Т.е. так же обстоит дело и в бодрствующей реальности – мы просто убеждены, что всё должно быть так, а не иначе.
Как появляется эта убеждённость? Из слов. Я переделал слово «утверждение» в «отверждение». Раньше бы сказали, что это магические заклинания, инкантации какие-то. Любые слова фиксируют на каком-то уровне твёрдости реальность. Язык – это магическая штука, которая может самоотверждаться. И в конце концов можно утверждать, что и с этой, и с той стороны точно такие же сны. Нет разницы. Мы являемся такими же персонажами сна, как и персонажи наших снов. Полная гомогенность. Раньше мы говорили, что есть различия этих миров, сейчас же говорим о том, что сны и там и там существуют, внутри некоего марева. Можно сделать вывод, что споры о том, например, плоская ли земля, шарообразная ли – имеют смысл в рамках той системы утверждений-отверждений, которая сейчас пытается «выбиться в люди», подмять под себя все остальные. Если же рассуждать как предлагается здесь, то когда-то земля была плоская, и это не исключает, что пришёл новый сон, в котором земля шарообразная. Были одни магические силы, теперь пришли другие – и это всё слова. Старая магия не работает, работает новая, техномагия, меняется сон. Другими словами – рассказ сна о себе.
Другой пример: если посмотреть, что у человека внутри, то увидишь кишки, сердце, селезёнку, кости, кровеносные сосуды и так далее. Но тысячелетиями люди на Востоке видели какие-то энергетические каналы, чакры. На Западе кровепусканием занимались, на Востоке чистили чакры. У них что, не было глаз увидеть, как человеческое тело «на самом деле» устроено? Если рассуждать, как предлагается здесь, то разные цивилизации действительно конструируют разное устройство человека. Общий архетип прослеживается, но реализация деталей начинает расходиться. Сейчас западный нарратив побеждает, но восточный опять поднимает голову, начинается какая-то конвергенция, люди уже согласны и с тем, и с другим.
Физиология – очень глубокий рассказ, до него трудно добраться, заговорить его. Но вот у буддистов есть Тукдам – посмертная медитация, после которой тело не разлагается. Т.е. происходит нечто такое, что даже после смерти держит годами тело в определённой форме. Кстати, у Ильи Муромца в Киево-Печёрской лавре, говорят, тоже нетленные мощи.
Можно возразить: ребёнок, не знающий слов, падает и набивает шишку – не слова убеждают его в твёрдости бетона, а сама жизнь. Дело в том, что сам ребёнок, его тело и органы чувств, как и весь воспринимаемый нами мир – сотканы из материи снов, которая и есть слова. Реальность имеет языковую природу. В принципе, это утверждение не должно шокировать материалиста, в каком-то смысле это материализм. Но понимание материи – иное. Это сон, целый мир вне привычного пространства и времени. Правда, это уже не метафизика, потому что «субстанцией» является нечто несуществующее по определению – это ничто, сон, сотканный из слов. Не слов, как чего-то сказанного с помощью голосовых связок и упругих звуковых волн, или написанного на бумаге. А как самоотверждающегося рассказа, в том числе про звуковые волны, бумагу, пространство и атомы, говорящего и читающего.
Возможно, в смерти, человека ждёт величайшее откровение, просто переворот сознания. Что бы это могло быть? Я думаю, это может быть переживание пространства и времени, всего мира как рассказа. Т.е. перед умирающим мир начинает распадаться, но не на атомы, не на вибрации, не на образы, не на идеи, а, в буквальном смысле – на слова. Как такое может быть – непредставимо. Это не дерево – это рассказ о дереве, рассказ богов и самого дерева о самом себе, и миллионы самовлюблённых рассказов каждого листика о себе. Может показаться, что я, как «первоклассный философ», слишком буквально понял постмодернистское «мир как текст» Жака Дерриды. Это не так – я его совсем не понял. Не успел – «подготовительный класс философии». Кстати, у Пелевина в повести «t» что-то похожее есть, про текст. Точно не помню, помню, что отметил: «похоже».
Здесь введу новую струю, или точнее, от общего потока очень плодотворной концепции сна отведу и открою небольшой краник: данное представление о смене магий, о периодических метаморфозах сущего в ходе некой Игры, правила которой меняются по ходу дела, ставит под сомнение классические воззрения на целесообразность и целенаправленность истории бытия, как в европейской философии (Гегелевская восходящая спираль «тезис-антитезис-синтез», Хайдеггеровская фундаменталь-онтология (Начало, увядание, Конец, Новое Начало), Золотой-Серебряный-Железный века Гесиода), так и в восточной (Критаюга, Третаюга, Двапараюга, Калиюга). В этом смысле бытие, возможно, похоже на политику: пока кто-то думает, что играет в шахматы на Великой Шахматной Доске (термин Бжезинского), с ним давно уже играют в домино. Когда он сообразит про домино, его уже вышибают в Чапаева или бьют доской по голове. Т.е. в любой точке и в любое время возможен новый поворот сюжета, как в захватывающем романе. Но для этого нужен автор с воображением.
Теус Морфиус
Вопрос: а кто видит сон? Он является для нас творцом, богом, его можно назвать Теус Морфиус (термин предложил мне Женя Щекотин). Бог-сновидец. Эта мысль не сказать что новая – она в индуизме во многих течениях присутствует. Да что там говорить, абсолютно другой ментальности человек, по сравнению с индусами, Ницше, в своём дневнике записал: «Мы все персонажи сна бога и пытаемся разгадать, что ему снится». Декарт, как вы знаете, говорил cogito ergo sum – «мыслю, значит существую». В переписке с ним Бальдр написал: Когитор ерго сум. Т.е. «мыслим (богом), значит существую». Всё это происходило, когда христианство было главенствующей религией. В этом смысле интересно такое наблюдение – христианство – это такой креационизм, в котором бог творец выворачивается наизнанку и появляется внутри своего сна.
Что значит «выйти из сна»? Какое усилие должен сделать персонаж сна, чтобы выйти из него? Если предполагать гомогенность того, что внутри, с тем, что снаружи сна, то вышедший из сна окажется равноправным со спящим. Могут ли они познакомиться? Интересный вопрос. Что такое познакомиться? Это узнать человека изнутри – его мотивы, о чём он думает. Но мы и так находимся внутри. Мы знакомы с тем, кто спит, самой интимной, самой ближней связью, потому что мы – и есть его внутренность. Т.е. расстояние от персонажа до спящего – в первую очередь гигантское, потому что это невозможное действие – перекинуться из одного в другое. И в то же время, оно минимальное – мы и есть он. Такая двойственность ситуации.
Можно сказать, что спящий становится набором архетипов для персонажей своего сна. Обстоятельства жизни, точнее не жизни, а того, что происходит снаружи, можно образно представить как следы, отпечатки на внешней стороне шара бытия для тех, кто находится внутри. Изнутри мы воспринимаем их как небесные архетипы, божественные пути. Если построить иерархию этих засыпаний, провалов внутрь снов, то на самом верхнем уровне, возможно, есть только точка. Для «персонажа» этого первого сна есть только бесконечность и точка (вхождения?). Затем происходят следующие провалы – у гностиков похожая система: на верхнем уровне находится Единое, которое начинает расслаиваться и всё усложняться. Человек такое существо, которое не может находиться всё время с одной стороны. Платон называл душу псюхе, т.е. бабочка, порхать. Бабочка всё время крылышками машет – вверх, вниз. Так и человек, его психо-ментальное состояние всё время переключается. Ныряет на одну, на другую сторону, засыпает, просыпается. Одно состояние мы называем реальным, другое – сном. Хотя внутри сна мы уверены в том, что присутствуем при реальных событиях.
Мы с тобой – одной поверхности
Помните, мы говорили о признаках существования в метафизике. Вот, говорят, субстанция. Например, всё – вода. Или огонь. А то, что не состоит из огня, например, ментальные вещи – они не существуют. Что можно в предлагаемой концепции назвать признаком существования? Например – нахождение на одной стороне поверхности, разделяющей сон и явь. Всё, что нас окружает – на одной стороне поверхности. Даже сейчас, мы присутствуем на лекции, но сознание раз, и отвлечётся, и начинает создавать отдельные миры, пусть даже самые маленькие – «зачем вся дева, раз есть колено». Что-то вспомнил – толкнули тебя, или в метро лицо какое-то увидел. Вот этот пузырёк – является ли он существующим для нашего мира – нет, он существует по ту сторону. С той стороны – он существует, пусть и маленький, как островок на океане Соляриса. Т.е. весь мир – это многослойный шар бытия, поток снов переходящих один в другой, психо-физических состояний. 99,(9)% – это крохотные мысленные фантомы, которые окружают, пузырятся вокруг нашего мира, других миров, которые вложены. Этим можно объяснить факты помешательств, одержимостей – человек, провалившись в свой сон вынырнул не в своём. И всё это эфемерно, мир есть ничто, ничто – это и есть материя сна. Ведь сон из чего создан? В общем-то из ничего. Там может существовать целая вселенная, но мы не можем говорить ни о её размерах, ни о её «реальных» качествах. Потому что её нет. Такой, буддистский вполне себе вывод.
О предопределённости
Кажется, что персонажи сна не имеют собственной воли. Но мы-то считаем, что у нас есть свобода воли. Есть опять же индийский эпос Махабхарата, пожалуй, самый известный. Предание о битве. Там есть такой, центральный, эпизод: перед финальной битвой Арджуна сомневается, идти ли ему на битву, ведь против него – его родственники, много людей погибнет. А его друг и по совместительству бог и возничий, который его повезёт на битву, Кришна, говорит: «Слушай, я вижу, что ты сомневаешься, а ты воин, ты не должен сомневаться. Я тебе кой-чего покажу». И открывает перед ним своё тело. И в этом теле, можно сказать, что Арджуна заглянул внутрь сна Кришны, а там всё уже случилось. Кришна говорит: «Я весь мир, его прошлое, настоящее и будущее. Во мне всё уже случилось, твоё дело – исполнить». Если мы принимаем эту историю как релевантную, как что-то нам объясняющую, приоткрывающую – как такое может быть? Например, в битве Арджуна скачет на колеснице, вокруг него куча пчёл, ос, ему в глаз попадает какая-нибудь оса или соринка, он на секунду отвлекается – ему прилетает копьё, он погибает. Или сопля – он накланяется отсморкаться – его убивают. Т.е. любая пчела, любая песчинка, любая сопля – должны быть снивелированы, исключены как фактор случайности. Но мы пока не можем себе это представить, как такое устроить.
Четырёхмерное тело Аксёнова
Здесь нам на помощь может прийти современная физика, которая говорит о четырёх измерениях. Практически неизвестный русский учёный, математик, Митрофан Семёнович Аксёнов, в 19 веке развивал теорию четырёхмерных тел. Через 12 лет та же концепция, но упрощённая, была предложена Германом Минковским. Она говорит о том, что тело не такое, как нам кажется. Мы думаем, что карандаш – это такое тело, ограниченное вот этими рамками (показывает). Но представим, что карандаш – это длинная колбаса, вот здесь, вот здесь (перемещает карандаш в пространстве), и так далее, она стачивается, стружка – это не отдельные частицы, а тоже длинная колбаса, которая где-нибудь там потом сгнила. Я – это длиннющая колбасень, которая трясётся по квартире, делает броски на работу, куда-то ещё. Она существует целиком в прошлом и целиком в будущем. Весь мир состоит из таких переплетающихся змей. Обычный человек так устроен, что может выхватить только узкий, трёхмерный слепок этого вечного, включающего прошлое, настоящее и будущее, мира, и не способен увидеть ни будущее, ни прошлое.
Что русскому хорошо, индусу – смерть
Эта реальность очень страшная – это то, чего боятся индусы. Мы не понимаем этого, говорим – хорошую же религию придумали, что им не нравится! Умер – ещё пожил, опять умер – опять не беда. Ничего не заканчивается. А индусы сходят от этого с ума, хотят освободиться от цепи перерождений. Они её представляют по-другому. Там есть нюансы, буддисты, например, реальность воспринимают как мелконарезанную колбасу. Мир, как в свете стробоскопа, постоянно исчезает и восстанавливается вновь, чуть-чуть изменённый. Каждый ломтик, однако, абсолютно предопределяет последующий. Цепь событий, связанная по закону кармы, приведёт обязательно туда, куда ведёт. И они хотят от этого избавиться, потому что ты попадаешь в ситуацию и ползёшь по ней, не в силах повлиять абсолютно ни на что. Что значит ползёшь? Это значит, что какая-то точка внимания двигается по этой, грубо говоря, колбасе – это и есть течение времени. И ты отслеживаешь себя и всё вокруг в один момент времени, и не можешь переместить эту точку внимания ни назад, ни вперёд. Всю жизнь что-то тебя тащит. Потом ты умираешь, что-то происходит – неизвестно что (вертит рукой), и новое движение. И так далее. Интересно порассуждать, откуда и куда эта предопределённость тянется. У индусов это Сансара, у Джемаля – рок, тотальность, всё стирающая. Я представляю так:
Была некая материя (материя снов – так называется доклад). Другими словами – тряпка, нити. И вот эти нити – это нити судьбы, как раз та «колбаса». Она создана до того, как ты родился, до того, как родились твои предки – она уже есть. Как она появляется? Есть материя, потом разрыв, прореха (то, что я выше назвал точкой). Точка сама оказывается местом для прорехи. Комбинации прорех множатся, они вложены друг в друга, изначальная материя пузырится «внутрь», распирается, но суть в том, что в целом материя остаётся замкнута, это как кольцо из троса с переплетающимися нитями. То, что Ницше говорил о «вечном возвращении», в моём представлении. Это весь набор траекторий всего сущего, который конечен и который замыкается. На мою, грубо говоря, историю отмечено 100 тысяч перерождений. И они, вместе со всем миром, замкнуты в конечном итоге. Возможно, есть некое замыкающее звено каких-то метаморфоз – и снова по кругу. Нет открытых концов, всё зациклено. Это один из вариантов, как помыслить ницшевское вечное возвращение.
Жигулёвское или Клинское
Вы скажете – значит, всё предопределено? Нет места для манёвра? Нет, не так. По видимости, человек, как и боги, наделён способностью разрезать, что-то менять, всю эту колбасу человек может, образно, дёргать, переколбашивать. Вот в магазине подошёл человек и думает: купить Жигулёвское или Клинское. Это не серьёзный выбор, но все равно выбор. От того, что он выберет, ничего в мире по большому счёту не поменяется. Вот есть теория эффекта бабочки, когда что-то маленькое поменял, и всё рухнуло в будущем. Мне представляется, все эти изменения гаснут, мельчайшие выборы, даже осознанные, между Клинским и ещё какой-нибудь ерундой – они гаснут тут же, едва случившись. Жизнь мы можем представить как верёвку – мы можем взять её в одном месте и так дёрнуть, что конец её отойдёт далеко-далеко. А можем трясти еле-еле, и все изменения будут гаснуть тут же, в двух сантиметрах от руки. Т.е. мы можем менять свою судьбу, всё зависит от того, как мы это делаем. Могут сказать – ну вот, принял мелкое решение – наклонился, и пуля мимо просвистела. Я думаю, что такие случайности общим давлением бытия, соседних «колбас» быстро исправляются, траектория загоняется в какой-то коридор. Суждено было умереть, но не умер – ничего, судьба поправит. Причём, изменять судьбу, по видимости, очень просто, потому что мы говорим о сне, о структуре сна, о круговращении жизненных траекторий, сделанных из материи сна, из ничего, из убеждённостей. Это не стол поднять, не мешок 50-килограммовый перетащить. Изменять ничто – для этого и сил-то не нужно, нужно, по видимости, нечто другое – воображение и живое присутствие.
Со времени первой лекции появилось новое соображение, оно связано со статьёй новосибирского философа Марата Городецкого «Онтологический смысл цифровизации: слияние материи и языка». В ней сущее описывается по-гегелевски, т.е. как процесс работы языка, как щёлкание языковых механизмов, т.е. логики. Городецкий выдвигает интересную концепцию: единственное, что останавливает этот процесс – это материя, как некая однородность, которую нельзя далее уточнить, разложить, проанализировать. В момент остановки механизма появляется шанс для человеческого присутствия по-настоящему быть, вот это то самое «Есть» (может быть, это имя Человека, а не Бога?). Человек Есть, когда – в тот редкий момент, когда – он свободен от щёлкания механизмов. Язык здесь воспринимается как механизм. И сущее – это огромная машина. Здесь у меня возникает дальнейшее размышление: если любой выбор представляет собой логическую дизъюнкцию – «или-или» – то это вполне машинная операция. Значит, «Мыслить» по-настоящему – это не «выбирать». Здесь предлагаю послушать песню Снорри Бородина и Андрея Калюты (новосибирская группа «Йодовый завод») «Культурный аффект». Она в точности про это. Т.е. завышенный пиетет к Выбору – это обман (кстати, подумайте на досуге, про демократию – что в ней по-настоящему ценно. Не возможность выбора – точно. Я думаю – воспитание самоощущения людей как равно-Великих).
Интереснее «выбора» – ходы за пределы плоскости выбора. Возьмём Ленина. Война поставила вилку: ты за наших или за ихних. Все, включая европейских социал-демократов, выбрали сторону «своих». Ленин предложил финт ушами: война своим правительствам, превращение империалистической войны в гражданскую. Это выход за плоскость, это как с векторами – ему предлагали их складывать, а он умножил, т.е. прочертил нормаль.
Но нормаль – она всё-таки предопределена плоскостью. А можно предположить, что войну сменит не война, а нечто вообще другое. Керенского или Вильгельма сменяет Рахманинов или телевидение (Зворыкин). В терминологии новой книги Евгения Нечкасова, нам нужен «Новый Миф», как новый рассказ, по-новому пересобирающий сущее. Это живая игра бытия, а не механистическая предопределённость шестерёнок дизъюнкций, и даже не умножение векторов. Где здесь сознание? Бл.Августин считал, что именно здесь, в свободной игре, которая, скажем, в силу своей свободы – «материализуется».
Новый поворот игры – сродни введению новых категорий сознания (или удалению старых). Как в неевклидовой геометрии: убрали одну аксиому – и пошло-поехало. Марат считает смену категориального аппарата с помощью цифровизации – крахом мира. Да, это крах того сущего, которое мы знаем. Но сам по себе этот поворот, предположительно, не нов, и не был бы так опасен, если бы не то, что достигается он максимальным удалением свободы из мира – вот это то, с чем нужно бороться.
Но «перешибить» войну – задача не для военного героя. Я повторюсь: здесь нужно, по видимости, нечто другое – воображение и живое присутствие.
Двинулось тело кругами по комнате
А вот с живым присутствием – проблема. Потому что кто вам сказал, что, проживая жизнь, порождая автоматически маленькие фантомные мирки, проваливаясь по сто раз на дню в маленькие размышления, фантазмы, засыпая, просыпаясь – кто вам сказал, что это вы живёте? Когда вы появились на этот свет, или за сто тысяч лет до вас, Макошь уже сплела эту нить судьбы, она уже вьётся. Кто вам сказал, что у этой нити судьбы, есть наблюдающий, присутствующий, тот, кого тащит время вдоль нити. Это вопрос. Например, сейчас вы уверены, что вы существуете. А уверены ли вы, что человек, который напротив вас, что он сейчас присутствует? Допустим, он говорит – но это может быть вещь автоматическая, даже вещи, относящиеся к сознанию, можно делать на полном автомате. Кто вам сказал, что внутри этого человека есть присутствие, как сказали бы богословы – святого духа? Может быть, когда вы с ним говорите, а также несколько дней до и несколько дней после святой дух там и не ночевал. Т.е. он живёт, ходит на работу, удовлетворяет свои потребности – но за ним нет живого присутствия, оно его покинуло. У Мамлеева, кстати, есть такой рассказ. Мастер медитаций покинул себя на 50 лет, вернулся в своё тело – а оно ничего, живёт, обзавелось семьёй, уже внуки пошли. Т.е. всё существует и роль активного наблюдателя, который бы хотел подёргать эти нити – она в этом мире лишняя. В божественном мире. Велеслав называет хозяев такого мира богами обусловленного состояния. Миром («колбасой», в моей терминологии) правит карма. Этому миру лучше без людей, в смысле «наблюдателей». Они начнут дёргать его, тратить энергию. Возможно, боги обусловленного состояния заинтересованы в том, чтобы человек поменьше вмешивался в их прекрасный мир, человек входит в противоречие с ними, с судьбой, которую они прядут. Человек наделён теми же способностями – он может заснуть и увидеть прекрасный мир – также как и тот, кого люди называют богом-творцом, и который увидел наш мир. И ещё не известно, кто там сверху спит. Может быть, какой-нибудь бомж, просто в нём в данный момент разворачивается вся наша история. Т.е. он ничем не лучше.
Человек – один на всех
И что такое человек? Есть такое понятие, как Большой человек, например, Волотомон Волотомонович. Возможно, человек – это единственное существо, а не множество. Который, глядя на всю эту картину, где-то к ней, скажем так, присоседивается. Посмотрел – о, Илья доклад делает. Сейчас на мне есть фокус его внимания, есть присутствие «святого духа». Через минуту его не будет, он перешёл на Евгения. Возможно, он может смотреть в миллиарды разных точек одновременно, я предполагаю. Вот, в космогониях же говорят про Большого Человека (Пурушу, например), которого расчленили, голова стала тем-то, ноги – тем-то. Возможно, этот большой человек и есть единственный человек, а все остальные – это миллиарды переплетённых колбас – его отражений-пересказов, как в игре в «Испорченный телефон» – какие-то героические, какие-то нелепые. И он вмешивается в божественную картину и её баламутит, потому что он в ней лишний. Как так случилось – можно посмотреть разные мифы – изгнание из рая, и т.д.
***
Таким образом, предопределённость – есть. Возможность её менять – тоже есть. Причём, если я её поменял, она поменялась во всей картине, на все циклы. Если её не дёргать, она будет существовать на веки вечные. Меня с трудом понимают, когда я говорю, что и абсолютная предопределённость, и возможность менять – есть. Это верёвка и рука.
Если допустить, что фокус внимания Большого Человека перемещается, что какую-то часть жизни мы живём вне осмысленного присутствия, автоматически, то это значит, что возможность что-то по-настоящему менять появляется у человека по независящим от него причинам – ведь нельзя, будучи в автоматическом режиме, принять решение выйти из него. Из этого следует два вывода: во-первых, в редкие мгновения осмысленности нужно успевать принимать такие решения, которые сделают твою жизнь как минимум интересной, а как максимум – необходимой для Человека (и Богов), чтобы он к тебе возвращался. Во-вторых, для этого нужно хоть немного представлять, а что же интересно и необходимо Там; на изнанке какого мира ты живёшь. Нужно поставить круиз-контроль своего автомата на изучение себя и мира и сохранение полученного где-то рядом, чтобы в момент Решения, оно было под рукой. Для этого нужно обставлять свою жизнь знаниями, обстоятельствами, людьми, которые хочешь-не хочешь, а напомнят тебе о возможности Решения и расширят горизонты воображения для Решения.
***
Ещё одна маленькая ремарка – что же такое «материя» снов. Как я уже говорил, я думаю (к этому есть несколько подводящих рассуждений), что это слова, язык. Сны сотканы из той же «материи», из которой соткана речь, из которой соткан интеллект. Это и не материя вовсе. Само это слово – спорное, в разные эпохи его к разным вещам применяли. То, как мы сейчас понимаем материю, в 20, 21 веке – родилось буквально сейчас, веке в 19. Так что всё имеет языковую природу – тут я опять совершенно неоригинален, потому что весь 20 век и пол девятнадцатого прошли под флагом философии языка, начиная с Гегеля до Дерриды, который сказал, что весь мир – текст. Люди по-разному это осознают или не осознают вовсе, но такой подход сейчас и не оригинален, и довлеет над всеми остальными. Чаще всего, однако, язык понимают как метафору, отражение сущего – т.е. изучают строение языка, его грамматику, вычленяют минимальный достаточный набор логических операций и т.д. – и говорят, что сущее устроено подобным образом. В данной статье речь идёт о буквальном понимании сущего как языка, точнее – это принципиально – как речи. Это его «тайная изнанка», захватывающая дух безосновность.
Если мир – это рассказ, то для него нужен говорящий и слушающий. Поэтому Бог И Человек. Но дело обстоит даже тоньше – мир – это разговор. Бог и Человек – это одно и то же живое, свободное присутствие. По видимости, Бог и Человек – не «два» и не «одно». Есть только разговор, который предваряет «одно» и «два», говорящего и слушающего, материю и сознание, язык и т.п. Он их конституирует из себя. Он не в пустоте, он не пустота (буддистская Шуньята) – Пустота – это понятие пространственное, а эта категория, как и другие появляются в ходе разговора. Он не Ничто (это требует дальнейшего размышления).
Как это – есть только разговор? Как это – в начале было Слово? Ну, Дугин когда-то сказал – не беда, что люди не понимают, что такое дазайн. Мы им сказали, что отныне наша политика будет определяться дазайном – и точка. Ведь им когда-то сказали, что всё – материя. А они знать не знают, что это такое. И ничего – вон какой мир нагородили из этого.
«Нагородить мир»… Дать прообраз инструмента к этому – в этом ли практическая ценность лекции? Что за цель, которую я обещал объяснить в начале разговора? Видите ли… Не поймите меня неправильно… Дело в том, что я, заметили вы или нет, говорил с Богом. Как Большой, как Человек. Я не знаю, когда он мне ответит и ответит ли. Речь здесь идёт не о боге монотеизма, а о том боге, изнанкой которого являюсь я сам. Помните: «посмотреть изнанку», «самая интимная, самая ближняя связь». Когда мы говорим «человек отвернулся от бога» это одновременно значит: «бог отвернулся от человека». В этот краткий миг осознанности, созданный, наведённый условиями живой лекции, я делаю усилие, чтобы повернуться к Богу. Это значит: «Бог делает усилие, чтобы повернуться ко мне». Спасибо вам. Кто этот бог? Пан? Род? Велес? Марена? Аполлон? Зная себя, можно попробовать рассмотреть… Эрос? Дионис? Или некий архонт одной из стихий? «Есть»? Не знаю. Похоже, происходит какая-то мешанина, свалка. Буду надеяться, хоть к старости что-то выкристаллизуется. Сны вторгаются друг в друга. Сущее – причудливая интерференция снов. Есть люди, которые умеют утверждать, отверждать свои сны и размягчать, испарять враждебные, чужие сны. Моргнул – и по American Dream пошла рябь. Зыбко всё.
Итак, мы, находясь в осмысленном, напряжённом разговоре, реализуем первоначальный акт – творение сущего. Мы сделали это, поздравляю, фуф. Конец лекции. Пусть сегодня это был мой монолог – но настоящий разговор им только начался. Настоящий разговор может длиться годами и веками. Это нечто, из чего распускается всё многообразие сущего. Например, образ отворачивающегося и поворачивающегося Бога и Человека родился из нашего с Женей Нечкасовым разговора в кафе на Заельцовской, который не там начался и не там закончится. Возможно, разговор, прорастание сущего – это и есть то, что «интересует» Человека и Богов, что способно вывести нас из состояния автоматической жизни. Пусть даже это воображаемый разговор с далёким другом или давно умершим мыслителем.
Ах да, практическая ценность практическая ценность… Ну, тоже можно. Например, начать заговаривать материю сна. Замечу, что большинство научных открытий было сделано именно в попытках реализовать тот или иной проект выхода на более высокие уровни реальности. Попов искал связи с духами, а сделал радио. Очевидно, что если всё – разговор, то и способ выхода к иной реальности должен быть чистой речью, определённым образом выстроенной. Это как дзенский коан. Мы, европейцы, думаем, что это просто какая-то игра ума, ну, для какого-то личного просветления максимум. А возможно, это как раз способ изменения сущего, нам недоступный. Буддисты вставляют палки в языковой механизм, стопорят его парадоксом (пойдём ли мы этим путём – вопрос открытый). И что-то получают. Говорите, Англия захватила Индию? Ну-ну. Посмотрите, кстати, на британского премьер-министра, Риши Сунака… Индийские мудрецы вывернулись в западный мир в виде эмпиризма и нигилизма. Монотеист Джемаль утверждал: только Россия стоит на пути смыкания Запада с Восточной Шамбалой – если это окончательно произойдёт, мир поглотит нечто античеловеческое. Чем является эта лекция – брешью или опорой этой преграды – нам ещё предстоит понять, в ходе дальнейшего разговора. Ȫ
Видео доклада от 2020 года предоставлено Евгением Нечкасовым (aka Askr Svarte) – новосибирским философом, исследующим и конституирующим языческий традиционализм в России, и следующим по пути Дикой охоты на смыслы повсюду, даже за пределы языческого традиционализма.
Добавить комментарий