Есть к востоку от Архангельска глухие места, называемые Пи́нежьем. Уже в XII веке Пи́нега и расположенные рядом Хо́лмогоры (Ивани-Погост) были форпостами Господина Великого Новгорода в Заволочье. Массовая миграция славян в эти места, случившаяся после татаро-монгольского нашествия, создала некий русскоязычный клин, разделивший западные и восточные финно-угорские народы европейского севера. Русские активно ассимилировали их культурные традиции и хозяйственные практики, на фоне чего произошло формирование самобытного поморского субэтноса русского народа. В XVIII веке торговым, промышленным и административным центром Русского Севера стал Архангельск, где поморы вступали в активное взаимодействие с культурами Западной Европы. Пинежье же стало «сузёмьем», т.е. дальней, дремучей землёй, вход в которую открыт не каждому. Древняя поморская культура оказалась здесь как бы «законсервирована» на многие века. Говорят, это самый песенный край Русского Севера. Здесь в каждой деревне поют, знают обычаи. На фестивале «МИР Сибири» мы пообщались с пинежским народным коллективом – фольклорным театром поморской культуры «Сузёмье».
– Здравствуйте, расскажите, пожалуйста, о рождении Вашего коллектива.
– Коллектив у нас, ближе сказать, семейный. Мы все друг-другу немножко родственники, из одного гнезда вылетели. Наши прадедушки были братьями. Вышли мы на пенсию – делать нечего, внуки пока не одолевали – и думаем: дай-ка соорудим что-нибудь такое на старости лет, чтоб по больницам не ходить. Песня ведь лечит не только душу, но и тело. И вот собрались мы как-то на поморский новый год и решили создать фольклорный театр. Это было 14 сентября 2007 года, в Марфин день. Поморы до сих пор считают его днём Новолетия, в соответствии с церковным календарём. Мы и раньше всегда собирались друг у дружки на квартире, а сейчас просто окультурились немного, чтобы не только за столом песни петь. Расписания репетиций у нас нет, как и раньше у женщин – собрались, кто смог, и запели. Берём аутентичные песни, песни наших бабушек из деревни. Мы же родились в этой обстановке: телевизоров у нас не было. Тогда-то мы об этом страдали, а теперь думаем: «как хорошо-то!»
– Первое, на что обращаешь внимание – Ваш «не-городской» говор.
– Всё-таки надо разделять наш сценический образ и то, как мы говорим в быту. На сцене мы говорим так, как говорят у нас в деревнях, все эти смягчения. И мы так говорили в детстве, но потом приехали в город, дак испортились маленько. Сейчас мы все архангельские.
– Есть ли у Вас какое-то распределение ролей в коллективе?
– Елена Севериановна у нас пишет сценарии выступлений. Находит обряды, обрабатывает их. Что-то мы вместе вспоминаем, что-то вычитываем-выслушиваем у таких мастеров, как наша пинежская сказительница Мария Дмитриевна Кривополенова. Вы её должны знать, потому что в таком журнале работаете. Государственная бабушка была, государева. Её наградил сам Луначарский. Она ста́рины пела и записывала, хоть и без нот – безграмотная была в этом смысле. Мы тоже нот не разумеем, кроме Екатерины Ивановны. Она у нас ответственная за песни – собирает, ноты восстанавливает – это её хобби. Пропоёт, говорит – пойте так. А уж остальные по слуху поют. Основной напев раскладываем на голоса, каждый что-то своё добавляет. Ещё Анечка у нас учёная, она к нам всего полтора месяца назад пришла. У нас перенимает науку – надо же кому-то это всё оставить, а где и нам подсказывает. Такая молоденькая, хорошенькая. Мы её бабушку знали, она-то ей всё и передала.
– [Анна Борисовна Олимпиева]: Да, я «учёная» в Архангельском музыкальном училище. А потом в университете культуры и искусства в Санкт-Петербурге.
– У нас сейчас много планов, поэтому молодая девушка очень кстати. Понимаешь, мы стараемся играть роль по возрасту. Если мы ещё женщины в силе, мы таких и показываем, но «косить» под румяную девушку уже поздновато. Есть среди нас женщина постарше, Мария Николаевна, ей 83 года, изумительно поёт, но не смогла прилететь на фестиваль – у неё и роль в нашем театре соответствующая. Мы, например, такого головного убора, как на нашей девушке-девице, никогда не наденем (речь о т.н. “повязке”). В других коллективах надевают, а для нас это – табу. Мы как жёнок в коронах увидим, так у нас изжога на весь день, говорим: «цирк уехал, клоунов забыли». Мы за чистоту традиции.
– А есть ли у Вас мужские роли в репертуаре?
– Иногда да, бывает. Но чисто мужских песен нет. Мужская традиция в основном умерла, к сожалению, во время Войны. Сохранилась она только в казачьем пении. Почему по всей России хорошо сохранена традиционная свадебная песня? Потому что носители – женщины. У нас мужики-то в году только два месяца дома были, и им тогда не до песен было. Робят наделают, да уйдут опять на промыслы и там, в море, поют. У нашей бабушки было пять братьев. Тётя Настя нам рассказывала, что лежала маленькой на палатях и слушала, как они поют. Дядья, говорит, лучше женщин пели, но война всех выкосила. Сейчас у нас мужских фольклорных коллективов нет. Подходил к нам в Ёркино частушечник и гармонист, ох и матюгливые частушки пел. Раньше их называли «лебеди́ны», они похожи на опевальные, корильные припевки. С точки зрения фольклора это, может быть, и интересно. Но у нас на Севере матерные слова не принято употреблять. В южных регионах, даже в Вологодской области, это режет ухо. Есть мужчины-исполнители романсов, но это уже городская культура, ей от силы лет 200.
Наш репертуар состоит из разных песен – некоторые очень древние, сложно привязать их к определённому периоду. А если взять рекрутские песни, есть такие, в которых упоминается царь Пётр, значит, им лет 300. Есть песни Первой мировой войны. В другой поётся «в девятьсот втором году, да в Арханге́льском городу».
– Во многих рекрутских песнях выделяется роль плакальщицы-причитальщицы…
– Вообще слёз было много. Тяжело матери-то своего сына отдавать, кровиночку свою. Вот ведут его по деревне, в кажинный двор заводят, там он поимённо с каждым за руку прощается. А мать сзади волокут, глаза ничего не видят, выплаканы все. А свадьбы? Не всегда же шли за того, кого любят. Уж кого родители подберут, за того и пойдёшь. Если в семье незамужних девок много – каково родителям? Они и рады были скорее вытолкать дочек замуж. На свадьбах традиционно плакали сильно – и невеста, и отец с матерью, и подружки. А если какая невеста плакать не умела – специально плакальщиц приглашали. Говорили: «что не наплачешься за столом, то наплачешься за углом».
– У нашей бабушки подружку отдали замуж в 14 лет, она была совсем ещё не барышня. И она спала у свекрови за спиной, покуда не созрела. Потому что надо было рабочие руки в семью. Выживать было трудно, только большим семьям под силу. Другой раз, мама рассказывает, женщина умерла при родах, и её муж – а у него куча детей, и вот эта новорожденная – взял совершенно молоденькую. У тех-то семья большая, девок много. Вот они и порешили. Ему не то, что там любовь какую-то надо было решить. Ему решить, как жить дальше, потому что у него за плечами слишком большая ответственность. Так вот, вся свадьба стояла и рыдала.
– Есть такая книга, «Любовь и Запад» Дени де Ружмона. Там показывается, что любовь в привычном нам смысле – романтическая, куртуазная, известная нам по песням, романсам и романам, любовь как страсть, любовь, стоящая в центре внимания – это довольно позднее изобретение западноевропейской культуры. Для других обществ понимание и место любви было иным.
– На Пи́нежье никогда не говорили «я люблю». Слова «любовь» не было. Только «я жалею тебя». У нас бабушка так говорит, и мама никогда не скажет «люблю».
– И всё-же много у нас песен про любовь. Те же рекруты беглые. А как не бежать-то, жизнь такая – как оставишь милушку да голубушку. Но ловили их и всё равно забирали. Опять слёзы.
– Мы всегда так составляем программу, чтобы слёзное к слёзному, чтобы не разбивать настроения. Вот, поговорили об этом, можно теперь и о чём-нибудь весёлом.
– Сразу вопрос: как у Вас с танцами обстоят дела?
– С танцами у нас проблема… Видишь, как ходим? [смеются] – Еле шевелимся. Иногда тряхнём стариной, ходячие танцы включаем. Есть такие неторопливые варианты – гуляешь туда-сюда, или по кругу. Молодёжь у нас и восьмёру быструю пляшет, и кадриль на летних гуляниях. Сейчас, конечно, простые люди не особенно ходят на вечорки. А все, кто интересуются – те в коллективах каких-нибудь. На престольные праздники собираются коллективы, и народ «в гражданском» приходит поглазеть. На народные костюмы, на сарафаны.
– Расскажите о своих костюмах [обращается к Анечке].
– До красавицы мы ещё дойдём. Надо с головы начинать, со старших. Красавицу на закуску оставим. Все костюмы у нас подлинные, достались от бабушек. Сшиты вручную, ткань самотканая, самокрашеная. Такую комар не прокусит – мы радёхоньки. На Елене Севериановне пестрядник. Это не праздничная одежда, в ней женщина, как правило, обряжалась[1] по дому: ходила на скотный двор, мыла, с детьми водилась. Шили их по-разному: были и на кокетках, и без них. На голове – аглицкий платок, надет «домиком». Сейчас много поддельных платков продают, у нас настоящие. На Екатерине Ивановне – набивной сарафан. В нём уже можно и по гостям сходить, и в народе показаться. Также рубаха-мышница, с красной вышивкой на оплечиях. Сверху – повойни́к, головной убор замужней женщины. А для наряду, поверх повойника повязывают так называемые кустышки, вот эта сложилась оберегом. Можно их сверху завязать, можно сзади узлом.
А вот девичий наряд. Девушка до свадьбы так ходила на гулянья. Сарафан-синяк, спереди нашивки и пуговки. Всегда 21 пуговка, почему – нам до сих пор не известно. Под сарафан надевалась кофта, на шею надевали пёрлышко – нельзя было шею голую показывать, чтоб худого не было. Сверху три красных плата, тоже о́береги. Кто называет их кры́лами, кто а́ловицами. Грудь украшают, естественно, бусы антари́ и цепи серебряные. Чем больше было рядов антарей, тем девушка была богаче. Раньше у нас девушки носили ещё очень много жемчуга – молодым было позволено. Жемчуг добывался в наших чистых реках. Теперь чистых-то рек не осталось, и жемчуга не стало. По жемчугу можно было определить, если девушка недомогает – он начинал желтеть. Головной убор – повязка – был раньше дороже коровы. Расшивали его золотыми нитями. Муаровые ленты украшали брошками. В свадебном обряде свою роль играла репсовая шаль. Отец выводил к жениху дочь, покрытую шалью, отдавал из рук в руки и говорил: «уму разуму учи, корми да пои». В таком сарафане девушка выходила замуж. А потом, когда умирала, вот эту полосу отрезали, и в нём же клали её в гроб. Т.е. одежда связана с моментами инициации: вначале – превращения в женщину, затем – перехода в иной мир.
Вчера было жарко, и мы ходили по Шушенскому в по-поморски завязанных платках, рогах. Рога – символ плодородия, женской силы. Знак того, что ты женщина замужняя, у тебя есть дети, ты женщина самодостаточная. У нас на Поморье женщина всегда была наравне с мужчиной. Вот, пригласили нас на фестиваль. Наши мужики что-то были против, но мы сказали: нет, поедем. Крепостного права у нас на Севере никогда не было, мы вольный народ.
– Кто-нибудь помог с проездом? Всё-таки через всю страну лететь.
– Пенсионный фонд России! [смеются] Организаторы, конечно, писали в наше министерство культуры, губернатору. Но не вышло в этот раз. Так далеко мы ещё не забирались. Были в Норвегии, но это от нас совсем рядом.
– Часто гастролируете?
– Всяко было. По-первости, мы по сто концертов в год давали. Мы сами были помоложе, поактивнее. Даже большие праздники на город старались делать – день города в Архангельске открывали. Сейчас вот позвали на «Играй, гармонь!» в Новосибирск. Будем разъезжать. Конечно, дома огород растёт, огурцы, клубнику проездим… На внуков одна надежда.
– Так вы конкуренцию филармонии уже составляете!
– У нас всё-таки разные направления. Хотя когда дело касается денег, появляется конкуренция. И между ансамблями, и между филармониями разных областей – все окормляют свою территорию. Денег в культуре мало, хотя у нашей филармонии всегда находятся … на заграничных музыкантов. Каких только органистов немецких у нас не было! Хотя, может быть, немцы и сами приплачивают, чтобы продвигать свою культуру?
– А как-то встроиться в существующие структуры фольклорные, культурные пробовали?
– Как-то пришли мы в наш отдел культуры, пригласить на свой день рождения. Они засомневались вначале: «А кто вы такие?» Ведь не всем мы интересные. Да мы и не рвёмся: мы уже возрастные, капризные, а там надо по расписанию концерты давать, отчётные программы, планёрки посещать, отчёты писать. Репетируем мы дома, в любое время, раза два в неделю. Если мероприятие серьёзное, так и каждый день собираемся. Галина Яковлевна за 130 километров ездит – домик в деревне построила, на берегу Пинеги. Мы и просто так собираемся, не обязательно репетировать. А там, может, что в голову взбредёт – а давайте это поучим, это почитаем.
– А вы всё время а капелла поёте?
– Да, нам и не нужно ничего больше. С аккомпанементом поют плясовые, в основном. Хотя, у нас есть один музыкальный инструмент, поём под «ротовейку».
– ?
– А это когда одни поют, а другие «ти-та-ли-ли, ти-рлинь-дали, ти-та-ли-дали-да, ти-рлинь-да-да…». Под язык, под ротовейку. Это у нас в деревне так называют. Возможно, поморское словечко, сложно сказать.
– У Вас есть какие-то способы распевок?
– Распевок как таковых у нас нет. Просто начинаем петь – сначала потихонечку. Катя говорит: «ну-ка давайте-ка распоёмся, чтоб голос-то не торосил». А если все эти классические распевки петь – потеряется народность. Всех выстроят в единую полосу. Ведь раньше никто их не пел.
– А какие-то народные средства для голоса используете?
– Водички попили, если хрипим – вот и всё. Курить не курим. Водочкой тоже можно смазать – капнем в чай-то [смеются]. А Аня готовит «волшебный» чай. Кто-то добавляет в чай коньяк, а она – бальзам «Поморье» – и в термосочек. В этом бальзаме очень много трав, правда, говорят, помогает только нашим, больше никому не помогает.
– А что ты хотел – места глухие, люди особенные. Наши места даже передача «Таинственная Россия» с НТВ приезжала снимать. Сейчас как-то ослабло, а раньше много было колдунов, знахарей, икотников – тех, кто мог «икоту» на человека подсадить. Я думаю, если человек не желает плохого, к нему ничего плохого и не пристанет. Это ж надо шибко насолить кому-то, чтобы человек на тебя так обозлился, что мог тебя пробить. Ишь – [приоткрывают скрытые обереги] – далеко мы поехали, мало ли что. У всех есть. Ещё только красных ниток не надели.
– У Вас больше христианские мотивы или дохристианские?
– Всякие. Мы не очень разбираемся, мы ведь не учёные, парень. Что знали, что слышали – то мы и делаем. А уж там анализировать, зачем? На конкурсной программе мы представляли былину «Странствие Вавилы со скоморохами», записанную Кривополеновой. Мы её всегда исполняем на день Кузьмы и Демьяна, 14 июля. Эти святые как раз и были скоморохами! Христианский это мотив, или дохристианский? Они сходили с небес, обряжались в скоморохов и помогали простым людям, чудеса делали. Они предложили Вавиле: «Пойдёшь с нами скоморошить? Мы идём на Инешное царство [т.е. царство мёртвых], переигрывать царя-собаку». А чем переигрывать-то? Песней живою. И они победили, землю всю обновили. Вот что такое живая песня! Ȫ
[1] от слова «обряд», т.е. наводить порядок, лад в доме, дворе, прибираться.
статья написана для журнала “Народное творчество” и размещается на О.ру в авторском варианте с разрешения редакции
Добавить комментарий