– [Сергей Алексеевич]: Разговор о народном творчестве в России – это минное поле. Я не специалист давать интервью и чувствую, что многие вопросы чреваты жёсткими формулировками и обобщениями. А провокационные статьи – не мой жанр. Поэтому есть два варианта разговора – по-честному и для интервью.

– [Народное творчество]: Вы недооцениваете журналистику, Сергей Алексеевич. Давайте вместе попробуем найти дорогу сквозь это поле.

– Что ж, давайте попробуем.

– Тема нашей беседы – народное творчество и его слияние с современными технологиями, с одной стороны, и с академическим искусством – с другой. Вы – пианист, но в  вашей творческой биографии – сотрудничество и проекты со многими исполнителями народной песни, музыки. Совсем недавний из них – ваше совместное выступление на форуме ЖАР-птица-Пенза с мультиинструменталистом Сергеем Клевенским и фольклорным ансамблем «Воля» под руководством Галины Сысоевой. Почему сегодня этномузыка идёт по этому пути? Может быть, это осовременивает фольклор, даёт более широкие возможности для творчества?

– Наверное, людям определённо хочется это делать, что-то внутреннее тянет их.

– Судя по тому, что эти эксперименты привлекают огромную аудиторию на таких фестивалях, как «МИР Сибири», «Зов Пармы», зрители воспринимают подобный синтез положительно?

– С аудиторией бывает по-разному. Действительно, бывают огромные аудитории, но чаще наоборот – очень маленькие. Сегодня, когда мы говорим о синтезе, речь идёт больше о пожелании, чем о фактическом развитии в этом направлении. В любом самом маленьком европейском городе таких фестивалей проходит по нескольку штук в год, а у нас на всю страну вы назовёте единицы. Для 150 миллионов населения – маловато.

– А если говорить о музыкантах – много ли работает в этом направлении, также как и Вы?

– Не так много, если говорить о качественном уровне – Тина Кузнецова, Инна Желанная – ряд можно продолжить. В основном, всех этих людей мы привлекаем в проект «Этносфера». Что касается большинства других, то говорить нужно изначально о проблемах с музыкальным образованием – и их личных, и образования в целом. Взять человека – даже талантливого человека – который научился играть несколько наигрышей на балалайке, и человека, который последовательно: закончил музыкальную школу, музыкальное училище, консерваторию как пианист или скрипач, который переиграл тонны музыки, у которого огромный исполнительский и сценический опыт, наслушанность. Между ними, в музыкальном смысле, чуть ли не пропасть. Поэтому здесь приходится разделять: любовь к народной музыке, отдельным жанрам и направлениями – и профессиональный уровень.

Почему в нашей стране это не сходится – вопрос глубинный, подступиться к решению которого можно где-то на уровне государственной политики, а не досужих разговоров и благостных пожеланий. Блюз и джаз, к примеру, тоже являются этнической музыкой, но проблем с исполнительским мастерством там существенно меньше.

Как преподаватель института культуры, могу констатировать (со всеми оговорками и счастливыми исключениями): мы имеем, с одной стороны, наших, русских джазовых певиц, которые к 20 годам перепели сотни стандартов, со всевозможными импровизациями, пересняли лучших американских певиц, Эллу Фицджеральд и других, которые сходу импровизируют на любую песню без всяких репетиций, могут повернуть песню и так, и эдак. А с другой стороны – иных выпускниц фольклорного факультета, которые на четвёртом курсе с трудом четыре четверти в ладоши прохлопают. Почему сложилась такая практика поступления на факультеты, преподавания, почему для большинства музыкантов учиться играть нашу народную музыку, а не американскую – непрестижно и даже, как сказал мой хороший знакомый – как будто бы стыдно?

В результате, даже если роковые или джазовые играющие музыканты – я говорю сейчас о профессиональных музыкантах, что предполагает способность к импровизации, наигранность, наслушанность, владение современными исполнительскими техниками – так вот, если они решают сотрудничать с народниками, то контакт может не получиться просто по уровням, по пониманию того, что делать.

Джазовый музыкант мыслит импровизацией, а народников у нас сейчас приучают ничего не трогать: есть песня – вот и пой её с начала до конца. Но понимаете, аутентичность исполнения – не в этом. Какая-нибудь бабушка в деревне гораздо быстрее нашла бы контакт с джазовым музыкантом – «А-а-а, вон там какие повороты нужно сделать, перемены». Раз-раз-раз и подстроилась. Она ближе к джазу, чем к иным народникам.

Я в этом уверен, потому что детство провёл в деревне. Можно сказать, я в фольклорной экспедиции всё детство находился. Песни в деревне не пели, их «играли» – зацепились мастаки голосами и поехали. Импровизировали на ходу, «гуляли» голосами – вот поэтому одну и ту же песню можно было всю жизнь петь – и никогда не наскучит. Это и есть «народное творчество» как таковое. А кто похуже поёт – погуди в сторонке, третьим голосом, не мешайся. Как в любом деле, если подумать.

– Какие изменения в образовании могут помочь нам вернуться к такому пониманию народной музыки?

– Обязательно нужно развивать ритмическую культуру. Вводить ритмические тренинги, импровизационные, тренинги на доверие – как у актёров, которых с первого курса театрального факультета делают пластичными, снимают зажимы. Традиционная музыка на всём этом и стоит. И в какой-то момент просто отбирать ноты. Как ты можешь песню «играть», если у тебя на пюпитре партия второго альта?

– Не получится ли пение «около» тональности, популярное в современной эстраде?

– Вы сейчас рассуждаете как «нотник». Деревенские исполнители, веками создававшие нашу прекрасную народную музыку, не поняли бы о чём мы с вами говорим. Нот не знали, но куда надо – попадали. Сейчас зачастую обратная ситуация – певица ноты знает, но попасть не может. Но любит громко петь. Поэтому возникает мощное стилистическое разночтение при попытке соорудить нечто совместное.

– Расскажите позитивную историю сотрудничества.

– Например, мы играли с воронежским фольклорным ансамблем «Воля» – это уникальный коллектив и, пожалуй, один из немногих, от которого по-настоящему идёт огонь. Обычно сотрудничество «консерваторских» музыкантов и фольклористов сводится к порочному «тут пойте, тут не пойте, а мы сами вокруг что-нибудь придумаем – аккомпанемент, проигрыш, пульсацию». Приходится долго нащупывать совместный поток, приучать их к себе, а себя – к ним. Так не должно быть. В случае с «Волей», на первой же репетиции стало понятно, что эти ребята точно понимают, что им делать. Значит, Галина Яковлевна Сысоева правильные вещи в них закладывает. Но опять же – всё это не на ровном месте. Галина Яковлевна имеет очень хорошее академическое образование, это человек глубочайшей культуры и проникновения. У неё за плечами партитуры от Генделя до…

– Опять возвращаемся к нотам…

– Вы знаете, в романе Паоло Коэльо «Алхимик» главный герой прошёл полмира, до египетских пирамид, чтобы вернуться домой и понять, что счастье было рядом. Может быть, необходимо 20 лет прозаниматься самой разной музыкой, чтобы потом начать движение домой. Смею предположить, что наш проект «Этносфера» – где-то на этом пути. Не в начале, не в конце, а просто одно из звеньев в бесконечной цепи нашей культуры, которая таким образом и живёт.

Мы далеки от деревни, но снова и снова к ней возвращаемся, так же как постоянно возвращаемся к русской классике. Рахманинов, Свиридов – это же абсолютная наполненность русским духом, при этом играли они на немецких роялях итальянскими гармониями.

Мы тоже не играем чистый фольклор, это авторская музыка, придуманная для сцены – назовите это фьюжн, микст – как угодно – но мы пытаемся сохранить некий дух, опереться на красоту народных мелодий. Очень важно, чтобы в образовании постоянно поддерживался такой контакт с практикующими музыкантами, чтобы что-то совместно люди пытались придумывать.

– Ваш опыт работы с ансамблем «Веретёнце» – пример такого контакта.

– Да, и опыт показывает, что нужно брать самых молодых ребят и просто воспитывать. Ансамблем 35 лет руководила Елена Алексеевна Краснопевцева. Сейчас она регент и передала руководство своим воспитанницам. Дети занимаются с пятилетнего возраста и учатся петь традицию без нот. Понимаете – без нот. Это совсем другое пространство, ощущения, голосоведение, это реакция совершенно другая. Повторюсь – это ближе к джазу, в отличие от того, что делают в каком-нибудь заведении, где сажают человека на лавочку, дают ему ноты, и он четыре года поёт то, что не является уже фольклором.

Старостин называет это «зашифровки», а не «расшифровки».

Так получается, когда какой-нибудь студент во время фольклорной экспедиции записывает бабушку, но во время расшифровки вместо десяти нот записывает две. Возможно, он просто не слышит остальные восемь. А потом эту «зашифровку» десятки и сотни людей начинают воспринимать как первоисточник. Сравните с тем, что происходит, когда певицы «снимают» Эллу Фицджеральд: в каждой ноте они находят десятки оттенков, мелизмов, тонкостей. Но ведь и наши бабушки этого достойны!

– Слушателя тоже нужно каким-то образом приобщать к народной культуре?

– Конечно. Останови случайного прохожего, который не погружён в традицию, не пропел несколько лет в фольклорном коллективе – он даже слушать это не сможет, не поймёт. Кто играл полифонию Баха, даже простую двухголосную инвенцию, тот представляет, как сложно одновременно слушать два самостоятельных голоса и вести их независимо. А в фольклоре может быть три-четыре-пять голосов! Добавьте сюда, если, например, девочка сверху дишканит (казачий вариант произношения слова «дискантить», от «дискант» – высокий певческий голос), то непосвящённый слушатель будет воспринимать это как мелодию – такова современная особенность восприятия: акустически верхний голос воспринимается как мелодический. А на самом деле это надстройка. А мастера и основные мотивы могут находиться в среднем или нижнем голосе. Если ты не знаешь, как это слушать, для тебя это будет просто очень длинный непонятный звуковой кластер (созвучие из звуков, тесно расположенных по малым или большим секундам или микроинтервалам). Поэтому нужно людей как-то привлекать, помещать их внутрь этого круга. Для начала – проводить больше мероприятий. Но это не быстрый путь.

– В чём специфика современных фольклорных мероприятий?

– В том, что они имеют мало общего с традиционными деревенскими «мероприятиями». Традиционное исполнительство в принципе не было сценическим, оно представляло не эстетическую ценность, а прикладную, сопровождая разнообразные действия – пахоту, гуляния, свадьбы, похороны. Не было ситуаций, когда одни крестьяне собирались и давали концерт для других крестьян, сидящих на лавочках. Все участвовали в меру возможностей, это делалось не для сцены, а для себя. Это внутренняя история, поэтому нам это очень сложно понять.

Представьте, что парень и девушка, любящие друг друга, сели за столиком в кафе и долго сидят, наглядеться друг на друга не могут. Для постороннего человека – ничего примечательного, неинтересно, скучно – сидят и сидят. А у тех счастье идёт бесконечное. Теперь представьте, что историю этого парня и девушки нужно вынести на сцену. Просто так сидеть уже не получится.

Там начинают действовать совершенно другие законы зрительского восприятия, нужны другие жесты, другие паузы, другой текст, другие мизансцены, там всё другое, понимаете? Сценическое искусство накладывает свой отпечаток на любое другое. Тот же хоровод – хорош, когда его водят «для себя». Но помести его на сцену – зритель увидит только спины. Нужно раскрываться к зрителю.

– В таком случае, возможен ли аутентичный фольклор?

– Не буду говорить за всех. Мы отдаём себе отчёт в том, что выносим на сцену то, что ей не принадлежало – поэтому, чтобы не заниматься фальсификацией, придумываем собственную историю, не фольклорную в чистом виде. Так повелось, что у нас есть масса людей, которые ведут себя как «охранители», радетели аутентичного фольклора, но при этом ни петь, ни играть толком не могут. Надеть костюм, взять в руки инструменты – это да, но не более того. Конечно, такое положение имеет глубокие корни. Каждый имеет свой ответ – в какую эпоху народное стало восприниматься как нечто второстепенное. Уже на нашей памяти, при СССР, мы проиграли в каком-то смысле «информационную войну в сфере музыки» американцам – стали играть американскую фразировку, ритмику, исполнительские приёмы, теперь и петь на английском стало как-то престижно. А народное – что народное? Не было уделено должного внимания уровню музыкального образования в фольклоре. Было достаточно чарочки, хлеба-соли, сарафанов и «Калинки-малинки» чтобы зарубежных гостей встретить и потом разойтись по домам слушать Битлов, Роллинг Стоунз, Дип Пёрпл и Пинк Флойд. Но у них-то это всё как раз и рождалось из синтеза английских народных баллад, американских народных веяний, современной аппаратуры. Мы же в какой-то момент упустили – надеюсь, на время – нить живого народного музыкального творчества.

– Многие народы Советского Союза, напротив, получили огромный толчок для культурного развития.

– Да, это неоднозначная история. Я, например, попал в 1986 году по распределению в Кишинёв, преподавать в институте искусств. И когда я услышал, что всё общежитие наполнено исключительно молдавской музыкой, что из всех магнитофонов играет только молдавское – я был сражён наповал, потрясён. Но, возвращаясь к слову «неоднозначная»: спустя некоторое время я понял, что всё объясняется проще. В Молдавии музыканту кроме как на свадьбу и податься некуда было, поэтому они все старались хорошо играть то, что востребовано на свадьбах – молдавскую музыку. Похожая ситуация и на Кавказе, и в Средней Азии.

– Совместное участие в фестивалях в этом смысле является мощным стимулом для расширения своих музыкальных горизонтов?

– Совместные проекты – это всегда вопрос контакта, понимания, готовности. Всегда индивидуально. Как правило, не с первой попытки такое получается. Недавно по приглашению Аллы Тарховой мы участвовали в форуме в Пензе. Люди делают дело – и нужно им помогать по возможности, участвовать. Мне такие люди, как Алла, импонируют – они бойцы.

– Сергей Алексеевич, эта позитивная нота – признак того, что «минное поле», о котором Вы говорили вначале, можно преодолеть. Если есть «бойцы», то найдутся и ответы на сложные вопросы.

– Да, я бы хотел, чтобы интервью воспринималось позитивно, несмотря на то, что, может быть, иногда я сгущаю краски…

– Но, наверное, и форсировать процессы слияния жанров не стоит?

– Ни в коем случае. К этому надо подходить тонко, с опаской, аккуратно, с любовью, нежно, с внутренним трепетом, чтобы не испортить, не навредить. Это касается и исполнителей, и аранжировщиков, и звукорежиссёров. Надо очень внимательно следить – у всех свои штампы. Индивидуальная энергетика, понимание глубины и так далее. Это вопрос чуткости музыканта. Это вопрос созревания его внутреннего мира, область, в которую вообще не надо лезть и никого не надо пускать. Все мы, так или иначе, постоянно идём по этому пути. Если бы Елена Алексеевна в своё время не привела мне детей из «Веретёнца», я бы, может быть, ещё долго не созрел до этого синтеза. Но, судьба нас свела, и я ей благодарен. В какой-то момент позвонила Галина Яковлевна и сказала: «Серёжа, я созрела, давайте делать». И я ей благодарен.

В любом случае, все должны играть разное, играть своё, и чем этого будет больше, тем выше вероятность того, что появится хороший продукт и мастера своего дела. Сейчас этого просто мало.

– Каким вы видите будущее народной музыки?

– Наверное, подвижники будут двигаться, что-то собирать, чиновники будут продолжать своим делом заниматься, фольклор будет с чем-то сливаться. Простые люди будут просто жить, наверное. Сливаться с мобильниками. Всё будет меняться, но в какую сторону – сложно сказать, мы тут идём всё равно, что наощупь.

– Что бы вы пожелали читателям?

– Один батюшка сказал, что не надо желать друг другу удачи. Удача – это такое странное существо с завязанными глазами. Желайте друг другу помощи Божией – это самое правильное. Ȫ