Сетевой журнал «О.ру»

– Илья: Здравствуйте, дорогие Street Fiddlers! Сколько раз бывал на ваших концертах и вот, наконец, выдалась возможность взять у вас интервью. Мы все новосибирцы, но в первый раз я увидел вас в Красноярском крае, в Шушенском, на фестивале МИР Сибири в 2016 году. Вы играли тогда довольно тяжёлый фолк-рок. Сейчас стилистика сменилась на более прозрачную, по-летнему радостную и воздушную музыку. Расскажите о своей эволюции.

Невероятные приключения русских в Кельтиде

– А: (пауза) (улыбаясь, с расстановкой) А я дополняю тебя. В далёком 2000-м году мы привлекли Екатерину на партию альта, чтобы она со скрипачкой все эти мелодии исполняла.

– К: Мы ничего не понимали в ирландской музыке, но видео Riverdance Show засматривали до дыр.

– А: До дыр. Но в целом, репертуар был мало похож на традиционную ирландскую музыку. Группа естественным образом прекратила своё существование, музыканты занялись другими делами, а мы с Екатериной, с её подачи и с моего безапелляционного предложения, организовали новую группу. До этого мы играли и академическую, и народную, и джазовую музыку, долбили тяжёлый рок и рок-н-ролл – поэтому, столкнувшись с ирландской музыкой, увидели в ней перспективы для интересного синтеза.

– К: Возможно, всё было даже проще: что ещё можно было соорудить вокруг твоих барабанов и моей скрипки?

– А: Не случайно одним из первых вариантов названия для группы я предлагал Irish Pump, «Ирландская водокачка» – (Саша принимает полу-боксёрскую позу и начинает энергично прокачивать кулаком невидимую помпу: «Тунц-тунц-тунц») …

– К: Серьёзно? Такой детали я не помню, но мы, действительно, «качали».

– А: Потом подумали – ну какой «Pump». Мучительно искали название – и так, и сяк – ничего не нравилось. И тут нам попался диск немецкой группы Fiddler’s Green. Они дубасили тяжёлый Irish Independent Speed Folk.

– Евгений: ещё была группа Toy Dolls. Тоже народный тяжеляк из Австрии.

– А: Тяжеляк, который тронул.

– К: Да, мы поняли, что это откликается – и в нас, и в слушателях, причём в варианте фолк-рока. В городе была пара коллективов, которые что-то такое пробовали. Кавер-группы в кабаках делали вкрапления фолк-рока, и людям, в общем, это нравилось.

Дело было 24 мая 2003 года, что считается днём рождения группы. Тогда новоиспечённый менеджер – я – обзвонил все клубы, получил дружные отказы, кроме клуба «Баламут» и Алексея Шепелкина – спасибо ему большое! Он сказал: «Ирландская? Нормально, ставим. Только костюмы нужны немецкие».

– К: «Да какая разница – что-то необычное и ладно!»

– А: С самого начала мы стали искать разные комбинации национальных инструментов, которые можно сочетать с громкой ритм-секцией. Набирали вторые, третьи, пятые составы группы. Люди понимали наши требования – высокие требования! – понимали, что халява здесь не пройдёт, поэтому происходил активный естественный отбор, в результате которого сложился следующий состав: скрипачка, флейтистка, барабанщик, басист, гитарист – он же вокалист, аккордеонист – он же клавишник. Я ставил задачу, чтобы гитарист был поющим. Гитарист, который согласился на эту роль, был всё-таки больше гитаристом, но желание приобщиться к чему-то интересному сыграло свою роль: ему пришлось запеть, и он до сих пор поёт.

– К: Много чего произошло с людьми тогда в первый раз, по Сашиному предложению, по задумке.

– А: Флейтистка с нашей подачи впервые взяла в руки волынку, она же запела, вслед за гитаристом, а альтистка по образованию взяла в руки скрипку. Это хоть и родственные инструменты, но соотносятся как легковой автомобиль и грузовик: вроде бы, органы управления похожи, а попробуй рассчитать тормозной путь!

– К: Я работаю в оркестре Новосибирской филармонии на альте, и скрипичный фолк для меня тоже когда-то не был родной стихией.

– А: Но мы активно учились: перерыли весь Riverdance, Катя снимала все партии, разбирали что к чему. Я занимался по видео у бойраниста из Riverdance Show. Получалось не очень. (смеётся)

– К: Тогда с добычей музыки было достаточно сложно. Это сейчас, когда все и всё в интернете, я могу в Инстаграме написать любому традовому (жаргонизм для «традиционный» – И.К.) исполнителю кельтской музыки из любой точки мира, обменяться информацией, посоветоваться. Раньше же информация распространялась куда более витиеватыми и индивидуальными путями, во всём этом была изрядная доля везения и случайности. Кто-то где-то побывал, что-то привёз, когда-то нам закинул – кассеты, диски.

– А: Так постепенно мы стали входить в круг людей, которые здесь, в Новосибирске, занимались кельтской культурой, языком, историей – зачастую на профессиональном уровне. Совершенно незнакомые люди могли подойти и сказать: «Привет, ребята, я знаю несколько песен на гэльском, могу показать-рассказать, помочь с произношением». Или: «Знаете, вышло три издания нотного материала, двести ирландских тем, или как их называют – тюнов. В Нью-Йорке, Сиднее и Лондоне. Вот вам сиднейское издание». И дарят нашей скрипачке. Это же просто раритет! Мы на эту зелёную книжечку накинулись, сразу увидели, где не так играем. Где-то надо было чуть-чуть подправить, а где-то можно было и поиздеваться друг над другом: «Аккорды видишь? А ты что здесь ляпал, какую залипуху?!»

– А: Согласен. Именно поэтому в кельтской музыке преобладает инструментализм. В Street Fiddlers тоже примерно 70% композиций – инструментальные. Плюс немножечко поём, чтобы скучно не было. У инструментальной музыки аудитория всегда шире, чем у песенного творчества, ведь её язык – универсальный.

– К: У нас подобрались исключительно сильные инструменталисты, это всегда было нашей сильной стороной. Мы с самого начала ставили акцент на виртуозности. Сейчас во всём мире создаётся множество групп кельтской музыки, в которых на первом плане инструментализм. Но даже ирландские исполнители нам говорили: «Нет, мы так быстро в Ирландии не играем».

– А: Мы тогда переглянулись: «А правда, почему мы так быстро играем?» Наверное, помимо академической школы, дело здесь ещё в наших собственных корнях: послушайте балалаечку: «Тын-дын-тыка-дыка-дын», послушайте, какими трелями рассыпается гармошка. У нас принято играть быстро, наверное, чтобы не замёрзнуть.

А куда спешить ирландцам? Зелёный остров, змей – нет, пауков – нет, телята пасутся, «Гиннес» качественный, Евросоюз тихонько потрескивает…

– И: Ну, не такая уж там и идиллия – не зря ирландцы в Америку миллионами убегали, да и сейчас в Северной Ирландии только спичку поднеси…

– К: Это так, но эта сторона жизни больше нашла своё отражение в песнях.

– А: Что касается кельтской песенной традиции, то это тоже богатейший и разнообразный пласт культуры. Мужские, женские песни. Особняком я бы поставил шотландскую традицию. Мы стараемся охватить все сохранившиеся кельтские языки. В Ирландии и Шотландии два государственных языка – английский и гэльский. Мы начинали, естественно, с английского. Но постепенно в нашем репертуаре появился ирландский гэльский, шотландский гэльский, уэльсский, корнуолльский. В программе «Celtic journey» в 2015 году мы пели уже на 8 языках, причём каждую композицию прорабатывали со специалистами, ставили произношение. Таким образом, постепенно от подражания Riverdance Show мы перешли к глубокому изучению всей кельтской культуры и сами стали в значительной мере специалистами.

– И: Как вы для себя отвечаете на вопрос – для чего это всё? Такие усилия – посреди Сибири, где до ближайших кельтов – тысячи километров?

– А: Среди историков есть мнение, что кельтские мореплаватели доходили до низовьев Оби. А где они бросали свои якоря, там оставляли и свой след. Возможно, окажется, что мы где-то ближе, чем кажется. А по существу вопроса: вы задали самый центральный, узловой вопрос в жизни любого человека: «В чём смысл жизни?» Для нас, музыкантов, это значит: в чём смысл вашей музыкальной жизни, всей вашей деятельности. Ответить можно так: мы – носители культуры. Мы её изучаем и стараемся максимально честно вам преподнести. Мы не политизированы, не обременены какими-то границами и рамками.

У нас в Новосибирской филармонии есть оркестр, который играет австрийских, немецких, польских, русских композиторов. Это не потому, что все эти люди – не русские, а потому, что они несут слушателям культуру в её многообразии.

Есть биг-бэнд Владимира Толкачёва, который несёт соответствующую, американскую, культуру. Есть ансамбль старинной музыки Insula Magica. Есть фольклорный ансамбль «Рождество», который занимается чисто русской культурой.

– Е: Сами ирландцы говорят, что русские очень похожи на них. Народ проверяется, когда садятся за общий стол – как общаются, как выпивают – и здесь мы прямо братушки!

– К: Ну, если всех алкоголиков в одну семью сваливать…

– Е: Разговор не про алкоголизм. Сколько бы американцы ни пили, ирландцы же их терпеть не могут, тем более англичан.

– А: Есть мнение, что на территории современной Чехии и Словакии славяне и кельты встретились и ассимилировались, и у нас с ними очень много общего.

– И: Может быть, поэтому в Ирландии и России похожая история с христианством случилась, которому пришлось языческие корни не столько выдёргивать, сколько перелицовывать.

Ирландский портал в сибирский фолк

– К: На вопрос «почему вы играете ирландскую музыку» я отвечала: «ну вы же носите джинсы». В начале был просто интерес ­­– что за «джинсы», как скроены. Ведь всё это так необычно, не такое, как у нас. А какое у нас? Мы задались этим закономерным вопросом после многих лет изучения кельтского фолка. И обнаружили, что вокруг, почти в шаговой доступности, море интересного фолка: русского, украинского, польского, тувинского, бурятского, шорского. Так получилось, что через ирландский фолк я пошла в родной фольклор, стала посещать уроки традиционного пения в Центре русского фольклора у Любови Викторовны Суровяк, у Жанны Сорокиной.

– А: Катя первая спросила: «Слушайте, а что у нас-то творится вокруг? Смотрите, под Иркутском, например, живут обрусевшие поляки, свои песни поют». Мы посмотрели репертуар – и зацепило, захотелось взять в свою программу. Дальше – больше. Тувинские, бурятские композиции появились. Стали изучать. Подружились с музыкантами, которые исполняют такую музыку. Оказалось, что фолк интересен сам по себе, в любой точке мира. Это может почувствовать и слушатель, и музыкант-исполнитель, и исследователь: красивейшие гармонии, мелодии, переменные размеры. Там есть место и воздух для импровизации, там можно – и нужно – вносить что-то своё в песни, которым по 250-300 лет.

«Поддать жёлтенького»

– Е: В отличие от тюнов, давно записанных нотами, у нас одну и ту же песню можно услышать в каждой деревне по-разному, и каждый раз по-своему.

– И: Музыканты новосибирской группы «Полынь» рассказали мне, что семейские (это забайкальские староверы) каждый раз поют по-новому. У них очень необычная певческая традиция. Вчера спели на записи для этнографической экспедиции так, а сегодня поют – «Это новая песня?» – «Нет, это же мы вам вчера пели». Совершенно не узнать. У них это называется «поддать жёлтенького» – сымпровизировать.

– А: Чем ещё уникален наш состав – мы умеем и любим «поддавать жёлтенького». Вот мы берём обыкновенный тюн – шотландский, ирландский, бурятский, якутский. Глубоко изучив его и отдав дань уважения композитору, мы позволяем себе его немножечко переиначить, вставить какую-нибудь импровизацию от наших двух волшебничков, а то и трёх, и четырёх. Пьеса приобретает просто фантастическое звучание, и нам самим интересно именно так играть. Порой на концерте кто-то из нас делает что-то не по плану – «Брлямдынь!» – и мы в ответ – «Ого, здорово!» И тоже в ответ: «Тыдыдынь!» Идёт музыкальный диалог, общение.

– И: А это бывает из-за ошибки?

– А: Нет, это музыка, которая творится здесь и сейчас.

– И: И вы этим занимаетесь не только на репетициях, но и на концертах?

– К: Регулярно. Когда от каждого на сцене начинает искрить, когда идёт импровизация – всё! Повсюду загораются лампочки, и тебя просто «прёт», только успеваешь: «Как круто этот сейчас сыграл! А этот что сейчас наворотил!» Под конец программы я даже специально ставлю такие пьесы, в которых есть импровизационные кусочки у солистов.

– А: В этом состоянии забываешь думать о том, на что же обращает внимание слушатель. О слушателе забываешь. Мы общаемся между собой. И когда это общение, порой очень тонкое, очень интеллигентное, слушатель начинает улавливать – для нас это большое счастье. Слушатель смотрит на нас и думает: «Им, похоже, самим по себе кайфово там, на сцене. Что-то они там делают такое… оттого и нам здорово здесь, в зале». Это вызывает отклик, это как близкое общение с друзьями на кухне. А потом в конце пьесы тебя сносят аплодисментами. Это высшая похвала. Мы просто сидим и смотрим друг на друга – ну здорово же!

– К: Есть ещё такая отдельная тема, как работа с танцорами. Там импровизации поменьше, но ты в любой момент должен быть готов ответить на их ноги.

– Е: Это очень кайфово. У тебя всё отрепетировано, но на концерте градус повышается так, что тебя просто взрывает.

– К: Пять лет назад мы выступали в пабе, шёл уже третий час концерта, подустали. В зал зашёл Сергей Назаров – мастер ирландского танца из Москвы. Он путешествует с выступлениями и как педагог. Тоже подустал. Ну ладно, думает, пойду потанцую. А мы думаем: кто-то танцует – ну ладно, пусть танцует. Но потом хватило нескольких тактов, чтобы стало понятно: Огнище! Сразу всё опять оживилось, начались импровизации – и с тех пор мы сотрудничаем, Сергей – солист на многих наших выездных программах.

Чистоты жанра ради я скажу, что в традиционной музыке импровизации отведено строго определённое место, некий коридор условий. Сыграть тюн по-новому нужно, но в рамках этих условий. На скрипочке я первый раз сыграла мелодию, второй раз – подголосок, в третий раз обыграла как-то, и в этом мастерство повышается-повышается-повышается. Мы немного этот «коридор» расширяем и изгибаем, привносим свой подход – рокерский, музыкантский, сибирский. Мы какие есть – такие есть – выросшие на роке, на классике, на джазе – на том, чем богата Новосибирская среда. Слившиеся воедино, мы друг друга дополняем, каждый привносит что-то своё, транслирует себя через группу. Это уже нельзя назвать ирландским традом или рок-н-роллом, или чем-то ещё.

– И: А как ирландцы оценивают эти эксперименты?

– А: У нас есть друг, шотландский бард Саймон Кемпстон, который приезжал в Новосибирск. Он очень впечатлился от всего увиденного. По натуре он такой погруженный в себя, но здесь мы видели, как он раскрывается, что ему комфортно и здорово, он говорил очень приятные вещи и о нашей музыке, и о Сибири, о сибиряках.

– К: Сейчас он за железным карантинным занавесом, но мечтает вернуться, мы запланировали совместный концерт. У нас в программе две его песни, чему он очень рад, выкладывает наше исполнение на своих каналах.

– А: В процессе этого вынужденного необщения мы стали лучшими друзьями по переписке. У нас есть в Москве друзья, которые имели возможность покататься по миру, посмотреть, как там за океаном и здесь. Они говорят – знаете, у вас мы можем воплощать все наши фантазии – реальные и нереальные – а вот в Москве с этим туго. Я говорю – не может быть, там же масса прекрасных музыкантов! – Да вот понимаешь, большая Москва, а выпить не с кем (смеются).

– К: Если серьёзно, то это можно объяснить тем, что европейская часть России ближе к носителям традиции, там гораздо больше людей не понаслышке знакомы с кельтской культурой, бывали в Ирландии и других странах, поэтому исполнители пытаются максимально точно воспроизводить оригинал. Москвичам просто труднее всех, может быть.

– И: Меньше творчества – больше точности?

– К: Я бы так не сказала. Безусловно, это своя разновидность творчества, просто она ближе ко всем правилам. Нам же правила не писаны, мы развиваемся туда, куда струя пошла: кто пришёл в группу, тот и привнёс что-то новое. Мы позволяем себе вплетать в кельтскую музыку свои, сибирские мотивы – и нас за это не только не ругают – этому рады!

– И: Это обычный спор в фольклоре – сколько можно позволить себе привнести нового в традицию. Кто-то уходит в голимую этнографию, пытается повторить всё до последней йоты, кто-то перекладывает бабушек на электронный грув.

– К: Я ответила на этот вопрос себе давно: главное, чтобы было убедительно, чтобы у слушателя возникали эмоции, чтобы ему нравилось, что происходит на сцене.

– Е: Музыкант, развивающийся в узких рамках, пусть даже традиции – это не наш путь. Бывает, смотришь на выступление – какой молодец, как всё здорово! Три минуты. Через пять минут – что-то… А через десять – хоть бы уже заканчивал! Всё ясно.

– К: Здесь нужно ещё учитывать, что то, что уместно в Ирландии – не совсем уместно в Сибири. Язык ирландского фольклора – и музыкальный, и обычный – предназначен для общения ирландского исполнителя с ирландским слушателем. Мы же – сибиряки, и общаемся, в основном, с сибирским слушателем. У нас нет задачи сделать так, чтобы кто-то в Ирландии послушал наш альбом и сказал: «Ну вы там, в Сибири, умеете. Всё, как нам надо». Нет, мы работаем для нашего слушателя.

– А: Культура – это ключ к обретению собственных корней. Мы, перебрав массу ключей, используя их по сей день, поняли, что естественным образом в какой-то момент открыли дверь к своей культуре. И наша задача – помочь людям сделать то же самое. Обрести корни, которые приведут в порядок и все остальные веточки и росточки. Корни, которые будут питать энергией. Ведь фолк – это очень мощная штука, я бы сказал. Кто-то на нашем выступлении услышит народную песню, замочек внутри щёлкнет, и он подумает: «А ведь я русский!» Или украинец, бурят, чуваш.

И придёт понимание, что все народы, весь фолк, вся культура – очень близко между собой связаны, переплетены. Входя в одно, начинаешь понимать и другое. Мы имели счастье быть на прекрасном фестивале «МИР Сибири». Очень пёстрый, яркий, как 15 союзных республик, как СССР в лучшем прочтении – только их ещё больше, 30-40-50, и всё это через современную призму. В день открытия фестиваля, в день закрытия – там все регионы на сцене, гости из-за границы. Все смотрят друг на друга, все яркие, все классно поют, играют, танцуют, у всех свои размеры, гармонии, мелодии. Там ты особенно остро понимаешь, сколько всего интересного и прекрасного существует в мире.

Т.е. фолк-музыка – это как основа, как родительский дом, как старый добрый друг, который не забудет принести дисковый накопитель с проводочками (смотрит с укоризной на Женю, смеются).

Есть контакт!

– И: Кстати, о проводочках: как вы понимаете, что слушатель включился, что «есть контакт»? Я знаю, у вас есть традиция фотографироваться в конце выступления на фоне рукоплещущего зала, как бы вместе со слушателями. А во время выступления как устанавливаете контакт?

– К: Вы бываете на сцене?

– И: Частично поэтому и спрашиваю.

– К: Я свои ощущения сейчас опишу, тем не менее, думаю, вы согласитесь. Когда выходишь на сцену и справляешься с волнением, то следующим шагом выходишь за рамки своей личности, стоящей там в телесном скафандре, начинаешь ощущать, что слушатель тебе даёт, что ты ему даёшь. Если чувствуешь, что пошёл обмен, пошла гулять волна туда-обратно, то всё, понятно: мы на своём месте. Наша искренность кажется им убедительной, и люди открываются в ответ, даже самые скептически настроенные – я специально наблюдаю за такими в ходе концерта.

Фото: Михаил Афанасьев

– И: А есть ли какой-то приём для выхода из этого скафандра?

– А: Мы заметили, что сам факт концерта как однократного яркого события имеет принципиальное значение. Ведь что такое репетиция? Многократное, местами нудное повторение. А концерт – это праздник. Есть ощущение, что сейчас отыграем – и всё! Как разрешиться от бремени. И уже всё играется совершенно по-другому. Всё выучено – это понятно, что-то там недоучено – тоже понятно. Ты появляешься, во-первых, в другой одежде. Голова помыта и уложена. Тебя встречает другой набор инструментов, например, на репетициях у меня 3 том-тома, а на сцене – 4, и тарелочек на четыре больше! Другое оборудование, другая акустика, сцена, свет. Слушатели, которые пришли именно на вас. И дальше – всё идёт без остановки. На репетиции мы в любой момент остановились, переиграли, повторили – а на концерте есть единственный шанс сыграть вступление «Нютагай Дуун», либо «Шагша Дуун», или «Кожамык» – другого шанса не будет. И у тебя невероятно светлая ответственность и плечо товарищей – он сейчас сыграет, и всё будет нормально. Ну, может быть, чуть-чуть там поддаст этого «жёлтенького».

Концерт, как, например, спортивное состязание – да как любая встреча живых людей – может пойти по незапланированной траектории, закончиться не так, как репетировали. Всё играется примерно не так, примерно по-другому. И это делает концерт живым. Музыкант – уникальная профессия! Потому что нормальный мыслящий музыкант в течение концерта стремится достигнуть пределов возможного. Услышал некое отклонение и отвечаешь своим инструментом: «Понял, не глухой и не дурак. А вот так?» Только так можно понять, в правильную ли ты сторону двигаешься, понимают ли тебя. На репетиции это невозможно, потому что условия комфортные: ну, облажался: «Хей, извините ребята, с меня пиво». На концерте же ты не можешь оправдываться: «Знаете, а на репетициях было «ммма» (целует распускающуюся щепотку пальцев), вот записи».

– И: Судя по нескольким концертам, на которых я был, особенностью Street Fiddlers является то, что в группе нет ярко выраженного солиста, фронтмена. Каждый в какой-то момент становится солистом. В обычной группе, в которой есть фронтмен, всё внимание зрителей сфокусировано на нём, все остальные чувствуют себя в тени и могут как бы за него спрятаться, если что-то идёт не так. А у вас такого нет.

– К: В хорошей группе должны быть хорошо отточенные зоны ответственности. Внутри каждой человек прекрасен. Без каждого из них не было бы ничего.

– А: У нас все универсальные музыканты. Мультиинструменталисты. На концерте мы как разведчики – от каждого в определённый момент зависит судьба выступления. В какой-то момент ты аккомпаниатор, в какой-то момент – солист. Это как поршни в двигателе. Поэтому ответственность равная.

– К: Опять же, всё диктуется личностями. Сегодняшний состав, все как на подбор – солисты. Даже Сергей Иванович, как бы он ни скромничал. Никогда он не зовёт себя солистом, хотя всю жизнь – солист.

– И: А вы его всё время ближе всех к залу садите.

– А: Потому что он солист. Не такой харизматичный по характеру, как некоторые члены группы, но очень крепко, хорошо делает своё дело, играет на трёх инструментах – аккордеон, бас-гитара, флейта. Он большой специалист в области народной музыки, мы с ним заканчивали училище и консерваторию. Ещё Сергей Иванович – кадровый военный, руководит штабным ансамблем в Росгвардии. Будучи признанным профессионалом, всегда волнуется, как отыграл. А мы его всегда успокаиваем. Но дело тут не только в скромности.

Дело в том, что концерт – это время полного обнуления. Какой бы ты ни был классный музыкант, всё это останется в классе, если на сцене ты никакой. Какой бы ты ни был заслуженный, какой бы шлейф за тобой ни тянулся – перед выходом на сцену всё это – фьють! (присвистывает, смахивая воображаемые медали)

Есть Саша Черемисов, есть Женя Каргаполов – давайте вас послушаем. Или даже так: (свысока) «Что там у вас?» И вот этот выход с нулём, он наполняет тебя глубочайшим смыслом. Слушатели это интуитивно понимают, проникаются уважением к той алхимии, которая происходит на сцене: у них на глазах ноль превращается – или не превращается – в +100. Превращать 0 в +100 – это и есть преодоление пределов возможного. Если это случилось, если, что называется, «артисты выложились», то это переживается и слушателями, и артистами – отчего и бывают овации.

– И: Тем не менее, музыкальный «шлейф» за вами тянется впечатляющий…

– А: У нас три выпускника консерватории, один выпускник института искусств и самый опытный музыкант, народный артист Земли – Евгений Михайлович Каргаполов. Все его человеко-гитаро-часы ни в какую консерваторию не поместятся. Для нас это всегда был гуру и какая-то недосягаемая величина, мы даже помыслить не могли, что через много-много лет будем вместе творить музыку.

Диалог простых инструментов

– К: Интересно, что с приходом одного из самых известных новосибирских рок-гитаристов в нашу группу, из неё ушла электрическая гитара – всё, электричка уехала.

– Е: Я помню, как Саша кому-то чуть ли не кричал: «Да мы не играем больше рок! Не-иг-ра-ем-боль-ше-рок! Всё!» Я когда пришёл к ребятам, вообще про электрогитару забыл, забросил все эти процессоры. А потом мне дали бузуки, как индейцу бусы – и началась совсем другая жизнь.

– К: По молодости все мы молотили – мама не горюй. Но пришло время, когда от этого уже кровь из ушей шла, образно говоря. Захотелось поискать в музыке путь к душе, к сердцу, услышать, наконец, чистую скрипочку, акустическую гитару, бузуки.

– Е: Я всегда, если куда-то еду, а лучше перед сном, все новые репетиции отслушиваю. Берёшь запись – и просто кайфуешь. Вот же она, музыка!

– А: Наш набор инструментов довольно прост, у нас практически отсутствует электроника, если не считать небольшой обработки звуков, которая не скрадывает естественный тембр инструментов. Это напоминает подход к созданию музыки в джазе – музыкальный диалог простых, базовых инструментов, достигаемый через мастерство владения ими. Вольно или невольно от этого строятся и все наши аранжировки. У нас нет такого, чтобы мы нажали кнопку, и пол-отделения какая-нибудь электроника всё сносила в зале за нас.

– К: Есть новое направление в шотландском фолке, как Женя говорит, «с химией» – это когда меньше живых музыкантов, но оставшиеся «химичат» с электроникой так, что…

– Е: … что просто сорви башка. Поверх электронного «мяса» идут их мелодии, этнические инструменты. Такая синтезированная, электронная музыка для больших сцен.

У нас, можно сказать, идут подготовительные работы. Ведь это новые технические решения, новые навыки, которые нужно ещё развивать.

-А: Я всегда прислушивался к различным народным инструментам на предмет включения их в наш арсенал. Так у нас появилась, например, волынка. Не беда, что за два часа выступления в неё дулось два раза…

– Е: Когда волынка начинает играть – мёртвые встают.

– А: Это изначально военный инструмент, поэтому такая специфика. Долго его слушать невозможно, тем более в помещении. Две пьесы – и хватит. Волынка и арфа – базовые ирландские инструменты. Сейчас мы не используем волынку и это несколько ломает шаблоны слушателей: как, вы приехали с концертом ирландской музыки, и у вас нет волынки? Приходится открещиваться: «Мы-не-ис-поль-зу-ем-во-лын-ку! Всё!» Другая история с бузуки. Мне всегда нравился этот инструмент. Он изначально греческий, и завезли его в Ирландию моряки, как когда-то арфу из Египта, мандолину из Италии, гитару из Испании.

– К: Первые скрипки, которые также привезли домой моряки, не были укомплектованы инструкцией по эксплуатации, поэтому поначалу канифолью из футляра стали смазывать не смычок, а нижнюю деку, чтобы скрипка не соскальзывала с плеча. Потом вообще приспособились упирать скрипку себе в живот и так играть. Так и в России делали, и на Балканах. И всё в первой позиции. Ничего сложного, но есть определённые «навороты», наигрыши.

– А: Как в известном анекдоте: «Продаётся альт. Выше третьей позиции – абсолютно новый». Мы купили бузуки, сделанный в Румынии. Сейчас территория изготовления ещё ни о чём не говорит – балалайки могут делать и в Австралии, и в Папуа Новой Гвинее. Наш инструмент оказался недорогим, но добротным – строит, звучит – и это главное. Но несколько лет он пролежал без дела, я пытался его впихнуть гитаристам – возьми, поиграй, посмотри аккорды, какую-нибудь школу пройди – всё без толку. И вот, когда уже Евгений Михайлович у нас играл на акустике, на очередной репетиции я подумал: а вот неплохо бы в этой пьесе бузуки задействовать. Вытащил его тихонечко из подвала и подаю: «Дядь Жень, вот, бузуки». Он: «Что за бузуки?» И начинает сразу играть, тут и импровизация пошла – а мы просто с открытыми ртами наблюдаем. Отрепетировали одну пьесу, другую, третью, дядя Женя говорит: «Можно, я её домой возьму, поиграю-ка что-нибудь». И перестал у нас на акустической гитаре играть.

– К: А нас ещё спрашивают, зачем, дескать, у вас в группе два гитариста.

– Е: На самом деле, есть у нас несколько композиций, которые прямо на две гитары написаны. Технически, бузуки это как гитара без двух самых тонких струн. Ирландцы настраивают её в ре-мажорный строй, который используется и на гитаре, поэтому мне тут всё было понятно.

– А: И нам стало понятно: вот она, музыка: инструмент звучит, пальцы бегают, человек играет и спрашивает: «А что такого? Да тут всё понятно!» Не по ноте высекает на одной струне, а прост берёт и играет.

– К: Пыталась я дотянуть гудок до этого уровня.

– Е: Катя, дотянем. Там дело в подзвучке. Было бы так, что включила и заиграла – другое бы дело было.

– А: У нас сейчас этап технического переоснащения гудка и бузуки.

– Е: Думаем электромагнитные датчики поставить, стальные струны позволяют. У пьезодатчиков, всё-таки, есть неприятные особенности, не говоря о том, что могут в самый неподходящий момент отклеиться. У гудка тембр просто обалденный. Когда в комнате Катя играет – заслушаешься. Но на сцене его нужно правильно подзвучить. Сперва через микрофон пробовали – не то, в общем миксе теряется. У него специфический диапазон, не такой, как у скрипки.

– А: Он за концерт два-три раза гнусавит, но как здорово!

– К: Этот гудок сделал новосибирский мастер Сергей Адаменко, а ко мне он пришёл через Центр русского фольклора.

– И: Сергей ещё колёсные лиры делает. А в ирландской музыке она используется?

– К: В Великобритании она называется харди-гарди (hurdy-gurdy), это общеевропейский и больше средневековый инструмент.

– А: Вспомните, Led Zeppelin сидят на камнях и играют на колёсной лире. На перспективу – это нам интересно. Краска, тембр – замечательные, но нам нужен хороший инструмент. Возможно, стоит у Сергея заказать. Те инструменты, с которыми мы соприкасались – это мебель. А вообще колёсная лира всегда вызывает ажиотаж, особенно Юрка, гитарист, он просто сразу давай крутить ручку: классно! С бузуки такая же история – ещё не было концерта, чтобы кто-нибудь не подошёл в конце и не спросил: а что это такое? У нас же каждый хоть немножко, да гитарист в России.

В общем, раньше мы коксу выдавали громкостью, а сейчас – акустическими инструментами и аранжировками. Это совершенно другие эмоции. У нас ударная установка, конечно, сохранилась, но вот бас-гитары во многих произведениях уже нет. Да и штатного бас-гитариста нет. Хотя есть два основных (Женя и Сергей) и один запасной (Юра) бас-гитаристы.

– Е: На мой взгляд, использовать бас в каждой композиции – под таким вот вопросищем. Даже когда начинается простой «пум-пум», вроде как похожий на народную музыку – похожий, да не похожий. Появляется какой-то уклон в сторону кабака. Не хотелось бы.

– К: Бас у нас может как виолончель звучать, а Юра, порой, на гитаре, как на балалайке может сыграть.

– И: А в народной музыке насколько басовые инструменты развиты? Понятно, что в народных оркестрах они есть, но это всё-таки коллективы, выросшие из консерваторий. А в реальном фолке?

– А: Очень часто это какие-нибудь глухие барабаны.

– Е: Тот же бойран – я недавно записывал в студии, как Саша играет. Если бойран хороший, отстроенный по частотам, то это вполне себе басовый инструмент. Он даёт и атаку, и, за счёт своего сустейна, басовую линию. За счёт поддавливания и изменения его натяжения можно даже менять ноту.

– А: Это, конечно, не сделаешь в стандартной гармонической сетке, но некую «мелодию» можно настучать.

– И: А в ирландской музыке есть какой-то свой специфический лад?

– К: Чаще всего, это дорийский лад, используют и миксолидийский, и пентатонику.

– Е: Пентатоника маленько не похожа на гитарную, к которой мы привыкли по блюзам.

– К: Когда Юра вливался в группу и усиленно изучал кельтскую гитару, смотрел разные мастер-классы, он приходил на репетиции с круглыми глазами: «Ничего себе, так вся американская гитара от кельтов!»

– Е: Ирландцы и шотландцы массово поехали в Америку со своими инструментами и музыкой, там это всё смиксовалось с негритянской музыкой. Но интересно, что обратного хода нет – в современной ирландской музыке не услышишь ни оттеночка блюза. Чего не скажешь про всю американскую музыку: чтобы они ни пели, даже пышную эстраду 50-60-х годов, нет-нет, а блюзовая, госпельная нотка проскочит.

Ирландцев же со своих тюнов не сбить, что ты хочешь делай. Вот уж правда – «музыка костей». Ты её один раз услышал утром и потом ходишь целый день – она у тебя там вот так весь день (болтает головой).

– И: Кельты только в Ирландии сохранили государственность, но традиции свои сохраняют довольно успешно.

– К: Можно говорить и о Шотландии, множество районов Англии сохраняют кельтские корни, такие же корни у нынешних жителей Испании – Галисия, частично Франции – Бретань. Они хранят свои традиции, у всех на слуху галисийская волынка, бретонские танцы. В Канадской Новой Шотландии до сих пор есть стиль Cape Breton, названный так по месту бытования. Это считается народной канадской музыкой. Она немного отличается от шотландской, и кое в чём современные шотландцы даже перенимают её обратно. Т.е. на территории Канады традиция сохранилась лучше, чем в самой Шотландии – и танцевальная, и музыкальная.

– И: С русским фольклором в Сибири такая же история. Какие-нибудь ребята, условно, из Смоленска приезжают в Сибирь и видят образцы смоленского фольклора, которых уже нет в Смоленске.

– Е: Американское кантри – тоже трансформация переехавшей кельтской музыки. На первый взгляд, трудно кантри и блюз рядом поставить, но музыка – она как вода, перетекает из одного в другое.

– К: Блюграсс – скрипичный фолк, тоже целиком отсюда.

Русско-шотландские песни

– И: Хорошо, а с русской музыкой есть пересечения? Можно ли, например, сравнить балалаечные бои с кельтским звукоизвлечением?

– А: Мы работаем, в основном, с русской песенной традицией, не инструментальной. У нас даже есть такое шотландско-русское произведение. Однажды Катя заметила, что русская народная песня «Ох, не отдай меня мать» и по смыслу, и по гармонии похожа на шотландскую гэльскую песню – и мы стали петь их как одно произведение. Поётся про одно и то же, но отношение немного разное. В шотландском варианте – фу, не хочу замуж за сына мэра, и всё тут. В русском: ох, выдают замуж, делать нечего, так не отдай же меня мать за кривого, за косого, нелюбимого.

– К: В фольклоре разных народов всегда можно найти пересечения. У кельтов, например, тоже есть песенки-небылички, как у нас.

– А: Есть одна глобальная проблема. Мы считаем себя позитивной жизнерадостной группой и, столкнувшись с депрессивным русским народным репертуаром, поняли, что нам там трудно найти что-то для себя. В основном – тоска зелёная.

– К: Надо просто расширять свой кругозор в этой области.

– А: Согласен.

Всё моё детство прошло в вокальном творчестве, все мои родственники пели на несколько голосов. Там были «Коробейники»: «А полным полна коробочка», цыганская «Цыганочка», украинская песня «Мой воз кленовенький, колеса шиновые», «Ай поля…». Такой драйв – одной гармошкой не обойтись, брали ложки, колотили по столу. Потом напелись – стоп. (С присвистом закидывает воображаемую стопку). «Ой ты, степь …» – тут уже надо притормозить, подумать. Потому что душа в этот момент раскрывается: во-первых, родственники, компания, друзья вокруг, во-вторых, алкоголь выпили. И вот нырнуть в вечное родное, в сердце – можно только в этот момент. И все туда ныряли. И всегда было мало – расходились с чувством «эх, здорово посидели, ещё бы чуть-чуть».

– К: Тут ещё можно сказать об удовольствии, которое получаешь именно во время пения. Это не то, что получаешь, когда играешь на инструменте. Душа разворачивается. Ты немножко «не строишь» – не важно, ты вливаешься в хор, и это звучит стройно, ты подстраиваешься – в этом ценность фольклора. А если там импровизации ещё какие-то!

– А: На самом деле, нужно ещё разобраться, а действительно ли у ирландцев больше весёлой, позитивной музыки, таких частушек про их ирландское житьё-бытье, чем у нас, или это нам так со стороны кажется. Ну хорошо, мы любим на гулянке под 50 грамм взгрустнуть, взвыть: «Ыыыы». Но ведь и у них есть и смурь, и грусть – как у всех.

Возвращаясь к нашему русскому репертуару. Мы пока взяли только «Порушку Пораню». Есть задорные казачьи песни, но мне, как барабанщику, они кажутся такими… незатейливыми, что ли. В основном, это (приосанившись) «Ес… я.. бы.. казак … оседлал бы коня… сэто-тэ-то та-да-ты ба-ды-та» Ну что с этим барабанщику делать? На семь восьмых переложить? Другое дело: «Ой, ты да Порушка Пораня, тык ты-ды-дык та-ры кы-та-ня» – ничего с песней делать не нужно – только не испорть, сохрани настроение.

– Е: Я подозреваю, что в народной музыке тоже можно провести разделение на «чистоган» и «вторичку», «третичку», «пятеричку». Как в роке есть The Beatles с их «Can’t buy me love», а есть копии и копии с копии. Здесь так же: опять «взял коня, это вот всё» – и пошёл деньги косить, чесать по губерниям.

– А: Мне в этом плане ближе даже «Ой ты степь широкая».

– Е: Это первоисточник.

– К: А сколько сибирских песен!

– Е: Я записывал группу из Академгородка «Полынь». Ребята ездят по Сибири, собирают песни. Вот, песня про моряка. В царской армии, как известно, служили 25 лет.

– А: Точно, Женька на шкипера похож! Нет, капитан, точно – капитан!

– Е: Да погоди. Вот этот бедный моряк возвращается домой, а дома боярин забрал его жену, и вообще всё не так. Слушаешь и думаешь – был бы пистолет, застрелился бы – настолько это всё пробирает. Там такой триллер, что Голливуд – это просто пионеры недоделанные по сравнению с этим. Я завис и смог сказать только: «Как круто!» Они мне: «Да мы сами… просто слов нет». Или вот история про девушку, которая не дождалась солдата, ей было стыдно, что кто-то там её пожулькал. Он возвращается со службы, а ему говорят: вчерась руки на себя наложила, утопилась. И поют они так, как в старообрядческих деревнях пели. Там язык и манера пения очень своеобразные, я только процентов 40 понимал.

– К: На занятиях в Центре русского фольклора Любовь Викторовна Суровяк нам что-нибудь ставит, говорит: давайте запишем. Я поначалу тоже бывала в тупике: «Да что там вообще можно расслышать?»

– Е: Катя берёт уроки народного пения, и у нас прямо ставка на это, мы будем и дальше это продвигать. И слушателям это, похоже, нравится, они чувствуют в этом какой-то смысл, какую-то соль. Ведь сейчас так много «никакой» музыки – без пола, без национальности. Люди могут весь концерт просидеть и не увидеть солиста – просто смотреть на него и не видеть – не цепляет.

ВИА – наш ответ Чемберлену

– Е: Все эти роки, кавера – всё это уже мимо. Я давно в этом разочаровался, ещё когда волосы на голове были. Нужно делать что-то своё, опираясь на собственные корни. Понятно, что мы зарабатываем музыкой деньги, и у нас есть некоторая доля «коммерческих» произведений – тех, что от нас ждут как от группы, играющей в определённом стиле. Вот на днях мы были в Томске, отыграли большую программу в органном концертном зале филармонии, а потом выступали в клубе. Публика просит: есть песни, которые нельзя не спеть «ирландской» группе, чтобы не обмануть ожидания. Дальше – простор открыт, и мы двигаемся в сторону народной музыки Сибири.

Если разбираться, то у нас есть на что опираться – на опыт советских ВИА. У нас до конца ещё не поняли и не оценили это явление. А ведь это, по сути, народная музыка, сыгранная на электрогитарах. То же, что и Битлз для Англии. Дима Ревякин из «Калинова Моста» рассказывал: идёшь по Лондону, повсюду уличные музыканты, и все поют как Битлз. Конечно, у Битлз появились аранжировки Джорджа Мартина, но, если посадить одного Джона Леннона, дать в руки гитару – играй! – он заиграет как типичный английский бард, все эти, такие «родные» нам, рокерам, английские лады и мелодии. А чем занимались «Песняры» или, например, «Ариэль»? Да тем же самым, только на нашем материале.

– И: Тут, чтобы ухватить мысль, нужно правильное название произнести. Вот скажешь: «Земляне» или, тем более, «Кино» – не понятно, к чему ты клонишь. А сказал: «Песняры» – и всё встаёт на свои места.

– Е: А «Ариэль» ранний: «Милая милёная да юбочка зелёная» – да ещё как спето, сыграно! Слушаешь – какой там Битлз – русский ВИА! А это 76 год. На новом витке, мы сейчас в России к этому только подходим. Чем мы отличаемся от «Песняров» – не по форме, а по смыслу? Да, по сути, ничем. Разве что пока не все поём.

– И: У вас многое что случается в группе в первый раз – может, и запоёшь. Как волк, голос перекуёшь и запоёшь.

– Е: Я боюсь, как бы люди не перестали ходить на концерты, если я запою.

– А: У нас в репертуаре есть «Порушка Пораня», которую пела группа «Кукуруза». «Ариэль», по-моему, тоже её пели.

– Е: У нас она в таком «разогретом» стиле.

Мы-не-иг-ра-ем-боль-ше-рок! Всё!

– К: Женя на радио как-то здорово ответил про рок, в шутку: «Надоело на четыре играть».

– Е: Речь о размере четыре четверти, основном в роке. У каждого музыканта рано или поздно возникает вопрос: зачем это всё? Вот, всё грохочет, все ручки на 10 выкручены – круто. В зале тоже всё круто – ну там понятно, почему это происходит. А здесь-то, на сцене, мы-то что здесь делаем? Ты посмотри, что ты поёшь, посмотри, что играешь. Сплошное обезьянничанье. Кто-то пытается петь или играть «как там», кто-то даже пишет песни на английском, не понимая, что так музыкант и поэт проигрывает сразу во всём – даже не успев открыть рот и взять в руки гитару. Если рокер из 80-х до сих пор этого не понял, а только постарел – это беда.

– И: Это про это сашино «Мы-не-иг-ра-ем-рок!»? Получается, Street Fiddlers – «Уличные скрипачи»! – играя кельтскую музыку, выступая на английском, гэльском и других языках – честно знакомят слушателей с этой необычной культурой, но не претендуют на то, что они – «русские кельты».

– Е: В отличие от «русских рокеров». Вообще, можете мне объяснить, что такое «русский рок»?

– И: По твоей логике, это некий оксюморон, «русское нерусское». Мы воспользовались чужой терминологией, чужими размерами – и теперь в очередной раз «живём, под собою не чуя страны». Дело прошлое, но хотя бы задним умом хочется быть крепкими.

– Е: Да, а тогда все мы были очарованы, конечно, энергией рока. Масса талантливейших людей тянуло в эту сторону. Ленинградский рок-клуб, Московский, Уральский, Шевчук из Уфы – это всё, действительно, было явлением. Взять «Что такое осень» – как бы и рок, и попс, и одновременно Шевчук во всём угадывается – и симбиозом не назовёшь этот замес, симбриоз какой-то получился – и всем зашло, до этого ничего подобного не было. Песня-то классная, если честно. Сибирский рок тоже имел своё лицо, глубину. И здесь, именно здесь, кстати, происходили какие-то глубинные, корневые вещи. Янку Дягелеву, Егора Летова или Вадима Кузьмина из «Чёрного Лукича» никак не впихнуть в рамки английского или американского панк-рока, который они, конечно, очень хорошо знали.

– И: «Кино» в европейскую «новую волну» – запросто впихнуть, а летовское «Не бывает атеистов в окопах под огнём» – ну куда его классифицируешь? Придумали, конечно, некий «сибирский панк-рок», за неимением лучшего. Я слово «сибирский» приветствую, как человек географо-центричный. Мы живём в Новосибирске, и хочется, чтобы Новосибирск звучал. Слушаешь, например, «Браво» – и сразу понятно – это музыка Москвы. Гранж – музыка Сиэтла. Что должно быть в музыке, чтобы было понятно – это звук Новосибирска?

– Е: Нужно пожить в Новосибирске, тогда ты будешь слышать его и извергать из себя. А человек, приехавший сюда с вокзала, пройдя по городу, прожив здесь даже месяц – ну что он поймёт: город да город.

– И: И всё-таки, ты говорил, что у сибирского рока есть лицо – можно как-то словами его фоторобот составить?

– Е: Можно попробовать. Например, так:

«Есть мечта, которую хочется осуществить. И вроде бы это можно… (привстаёт) Можно… (ещё выше привстаёт) (бахается на стул, цыкает) Но не просто». Сейчас это самолёт со спущенными колёсами. Здесь так много отличных музыкантов, у которых столько таланта, что они даже не знают, что с этим талантом делать.

– К: Есть ещё фольклорная «тусовка» – такой определённый слой людей, которые будут заниматься этим делом вне зависимости от того, поддерживает их кто-нибудь или нет.

– Е: Взять хотя бы нашу общую знакомую Жанну Сорокину. Уникальный человек, умница. Зачем бы ей это надо было – каждый день надевать народное платье и тащить в центр русского фольклора детишек. Какие она ставит сказки! Ей не нужны какие-то там премии, звания – она любит это!

– К: У нас же как многие думают: если человек в народном костюме – то блаженный, кукушечка слетела… Думают, что центр русского фольклора – это что-то покрытое нафталином: фу, бабки поют. Получается, что к фольклору человек может прийти только в осознанном возрасте через серьёзное преодоление общественного мнения.

Концертное колесо года

– И: Ваш концертный год привязан к фольклорному календарю?

– А: Да, к так называемому кельтскому «колесу года». Основных концертных периода у нас два: на Самайн, в районе 1 ноября, и на День Святого Патрика, вокруг 17 марта. Первый – это праздник урожая, подготовки к зиме. У славян это «Велесова ночь». Второй – это встреча весны, мы отправляемся в тур, начинаем буйно праздновать приближение лета.

– К: Ещё у нас традиционный Рождественский концерт с 2006 года.

– А: У нас был ещё традиционный летний концерт, в июне, «Кельты на Оби». Было порой до 4 филармонических концертов, не считая выступлений в клубах, пабах.

– И: «Кельты на Оби» – это фестиваль или только ваша программа?

– А: Иногда сборная солянка, иногда наша, в которую мы засовывали всё, что заблагорассудится.

– К: Иногда это чередовалось с фестивалем музыки и танцев. Мы очень дружили с танцорами всего сибирского региона, именно ирландских танцев.

– А: Когда мы начали сотрудничать с танцорами, идеи и аппетиты начали расти, и из каких-то вкраплений в программу – один-два-три номера – возникла идея поставить шоу, которое придумала Катя. Называлось оно «Моря и берега». Это было на основе шанти – песен ирландских моряков. Мы два года ставили это шоу в Государственном концертном зале им. Каца. 60 артистов, декорации, костюмы, полный зал – просто восторг. Мы начинали с XVIII века, с деревянных кораблей, доходили до берегов Америки и обратно, возвращались в XX век с его железными кораблями и двигателями. Пели песни шанти, объясняли, что это песни рабочих и матросов. Есть песня на всякий вид работы: когда поднимают якорь, когда ставят паруса. На каждый момент моряцкого быта. Есть фольклорные ирландские группы, которые только шанти поют: про море, про моряков, в соответствующей одежде.

– И: А вот вам в копилку идей. Присмотритесь к поморским песням. Это уже наши рыбаки на Белом море, на Русском Севере.

– К: Нужно глубоко и с уважением подходить к этому, чтобы через себя пропустить и вынести не клюкву, а что-то переработанное.

– И: Вижу, термин «клюква» у вас в ходу (этим термином в среде фольклористов обозначают аляпое подражание народному стилю, основанное на незнании этнографии).

– Е: Клюкву не хотелось бы больше всего. Особенно сейчас, когда людей, которые всё понимают, всё больше и больше.

– К: Хочется говорить с ними на одном языке и не выглядеть с ослиными ушами. Кто-то умеет танцевать ирландские танцы, кто-то играет на скрипке, кто-то разбирается в ирландских аранжировках, а кто-то оценит, правильно ли я спела по-русски. Я уж молчу про джаз и рок – сколько знатоков! Конечно, ты работаешь, в первую очередь, для тех, кто понимает.

– А: И ты по умолчанию понимаешь, что в зале сидят адепты-специалисты, значит, должен подготовиться на все сто.

– Е: А по-другому и неохота, если честно. Можно эту самую клюкву смондячить – да зачем этим заниматься? Когда есть прекрасный шанс прикоснуться, копнуть, изучить, кайфануть.

– К: Остальное и неинтересно, и уже невозможно.

– А: Поморские песни возьмите, пожалуйста, на карандаш.

– И: Что бы вы пожелали нашим читателям?

– А: В своём новогоднем обращении к нации на странице в социальных сетях я сказал одну очень умную мысль, которую мне невольно подсказала Катя, а я облачил её в слова…

– И: Так часто бывает в семьях!

– А: Делайте счастливыми всех вокруг вас, на остальное не стоит тратить наше драгоценное время. Всё остальное – пустое.

– И: Спасибо за интересный разговор! Сергею и Юрию привет, жаль, что не смогли поучаствовать. Ȫ