Выдающийся русский филолог, историк литературы, фольклорист, медиевист Александр Николаевич Веселовский был очарован средневековой Италией. Возможно, увлечение возникло тогда, когда отец, военный педагог Николай Алексеевич решил обучить сына итальянскому языку. Как вспоминал Александр Николаевич, отец «достал мне какого-то ломбардца-винодела не у дел, – которого ему рекомендовал колбасник Монигетти; что он был почти безграмотен – это я уже понимал и ограничил свои занятия тем, что болтал с ним, ходя по зале».
Веселовский родился 4 [16] февраля 1838 года в Москве, на Немецкой улице. Дед его, родом из Кенигсберга, владел имением в с. Немцово, Малоярославецкого уезда (бывшее имение Радищева), где Саша проводил много времени. Первоначальное обучение дети Веселовских получили дома. Отец занимался с сыновьями арифметикой и географией, мать, немка по рождению, занималась немецким и французским языками, которые знала в совершенстве (впоследствии, чтобы быть вровень с детьми, она изучила и английский язык). Александр Николаевич самостоятельно изучил испанский, в университете изучал санскрит. Ещё один, немаловажный фактор образования: отцовская библиотека, по воспоминанию Александра Николаевича, «плохо охранялась от вторжений моих и брата Федора». Ещё до поступления в гимназию Саша увлёкся стихами и прозой, впоследствии его стихи были положительно оценены на филологическом факультете Московского университета, куда он поступил в 1854 году. Но главным интересом учёного стал фольклор, рассматриваемый сквозь призму истории литературы. Сам Александр Николаевич не связывал это с увлечениями своего детства, в отличие от, например, Александра Сергеевича Пушкина: «И мне, как всем, сказывали сказки, но я не связываю с этим моё позднейшее пристрастие к folklor’y; нянька у меня была древняя чистенькая старушка, никогда не евшая мяса, набожная, с раскольничьим пошибом, всегда готовившая на себя в своей особой посуде. Мать и отец окружали её особым уважением». Определяющим же оказалось влияние таких преподавателей, светил отечественной науки, как Ф. И. Буслаев, О. М. Бодянский и П. Н. Кудрявцев.
После окончания историко-филологического факультета Московского Университета он некоторое время работал гувернёром в семье русского посла в Испании князя М. А. Голицына, побывал в Италии, Франции, Англии. В 1862 году по рекомендации Московского университета Министерство народного просвещения командировало Веселовского в Европу на два года для подготовки к профессорскому званию. В это время он «нагружался берлинской мудростью», пополнял свои знания в славистике в Праге. Но Италия! Романских кафедр в Германии в то время не существовало (только в Бонне читал Диц), и Александр Николаевич пишет прошение и уезжает за свой счёт в Италию ещё на шесть лет, с «2000 рублей (собственных), надеждой на посильную помощь отца и на собственные литературные заработки». Обосновавшись во Флоренции, он погружается в работу в итальянских книгохранилищах. Здесь он «случайно набредает» на забытый памятник средневековой литературы «Вилла Альберти», вокруг которого и строит свои изыскания. Его первый фундаментальный труд «Il paradiso degli Alberti» выходит на итальянском языке в 1867-1869 годах в Болонье в «Scelte di curiosita litterarie». Его работа – предисловие к переизданию «Вилла Альберти», исследование об авторе и его отношении к современным литературным течениям – была признана иностранными авторитетными учеными (Феликс Либрехт, Гаспари, Кёртинг и др.) во многих отношениях образцовой. Впоследствии работа «Вилла Альберти, новые материалы для характеристики литературного и общественного перелома в итальянской жизни XIV – XV вв.» на русском языке будет представлена Веселовским на соискание степени магистра в Московский университет.
Во Флоренции Веселовский близко сходится с индологом, популяризатором метода сравнительной мифологии Анжело Де Губернатисом. Губернатис, будучи женат на родственнице Бакунина, в своё время бросил университетскую кафедру ради анархо-революционного движения, много путешествовал, вплоть до Индии и России. В его произведениях с истинно энциклопедическим размахом смешивались и связывались индийские предания, европейские легенды, русские сказки (Губернатис знал русский язык и активно использовал сборник сказок Афанасьева). Веселовский к тому времени сам перешёл на позиции сравнительно-исторического изучения памятников литературы и фольклора и планировал основать его на строго научном подходе. Он безжалостно и, в то же время, иронично критикует Губернатиса и других исследователей, опрометчиво кинувшихся из одной крайности (как он теперь воспринимал «мифологическую школу») к другой – к поиску самых немыслимых, порой нелепых мифологических параллелей.
Это было время, когда появлялись такие труды, как «The Mythology of the Aryan Nations» («Мифология ариев», 1870) знаменитого британского историка Уильяма Джорджа Кокса и «Le science des religions» («Наука религий», 1872) члена французской филологической династии Эмиль-Луи Бюрнуфа. Веселовский почувствовал – новая наука сравнительной мифологии несёт множество методологических изъянов, и её преждевременные обобщения, попав в массы, ни к чему хорошему не приведут. Хотя вряд ли он мог предположить, во что выльется арийская теория, складывавшаяся у него на глазах, в Третьем Рейхе. Всю оставшуюся жизнь он будет бороться с анти-научными домыслами и фантазиями, в которую погружалась наука о мифе. Растревоженная Просвещением Европа вновь переходила от лирически-личного века к веку эпическому – когда безличные массы приходили в движение, освещённые той или иной идеей. В 1877 году выходит «Разоблачённая Изида» Елены Петровны Блаватской, полная страстных обличений современной науки и рационализма. Драма Веселовского-учёного в том, что он видел, как откатывается волна Просвещения, и как накатывается сверху волна иррационализма, чего он принять не мог. Немецкая и российская знать крутила ложки на спиритических сеансах, рассуждала о расах арийцев, атлантов, лемурийцев и прочая, и прочая. Под это подвёрстывались всё новые и новые мифологемы, широким потоком идущие из Британской Индии и открывшегося миру Тибета.
Веселовский, уже совсем было обосновавшийся в Италии, возвращается в Россию, по просьбе своего университетского преподавателя, главы русской мифологической школы, звезды русской гуманитарной науки Фёдора Ивановича Буслаева. Но обещанную кафедру в Московском университете он не получил, по причине отсутствия диссертации на русском языке. 1870-й был «томительным, безденежным годом», за который, однако, войдя в долги, Александр Николаевич опубликовал и защитил диссертацию. В следующем году по предложению славянофила Ореста Миллера Александр Николаевич занял кафедру в Петербургском Университете.
В те годы в фольклорных исследованиях в России безраздельно царствовала мифологическая школа Буслаева. Александр Николаевич вспоминал, что и его она захватила во время учёбы в университете. В лекциях Буслаева «увлекали веяния Гриммов, откровения народной поэзии, главное: работа, творившаяся почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожиданные откровения из разных “Цветников”, “Пчел” и т. п. старья».
В 1872 году Веселовский публикует работу «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине» в которой демонстрирует свой метод сравнительного анализа письменной литературы Востока и Запада. Метод развивал принципы школы заимствования (миграционной, основанной на теории «бродячих сюжетов»). В отличие от «мифологической школы», напрямую выводящей источники народного творчества из древних языческих верований того или иного народа, из его «национального духа», школа заимствований предлагала не торопиться, а для начала анализировать связи и сходства сюжетов. Веселовский считал, что его работа находится в русле идей немецкого востоковеда Т. Бенфея и А.Н. Пыпина. При этом основной путь миграции сказочных сюжетов в мировом фольклоре определялся как путь из Индии через Византию в Европу. Соответственно, на Русь, по мысли Веселовского, большинство сюжетов попало через Причерноморье, а впоследствии – из Европы через территорию Малороссии. В то время как Европу захлестнула волна нациестроительства, когда интеллигенция признанных и непризнанных наций бросилась собирать по фольклорным крупицам «исключительный национальный дух», Веселовский, наперекор общей тенденции, разрабатывал точку зрения на историческую народность и её творчество как на «комплекс влияний, веяний и скрещиваний, с которыми исследователь обязан считаться, если хочет поискать за ними, где-то в глуби, народности непочатой и самобытной, и не смутиться, открыв её не в точке отправления, а в результате исторического процесса». Его брат, литературовед академик Алексей Николаевич Веселовский выражался в предисловии к своей книге «Западное влияние в русской литературе» ещё конкретнее: его задача – в борьбе с «пароксизмом племенной исключительности».
Александр Николаевич призывал не поддаваться искушению применять науку о мифе там, где ей не место. Не история обусловлена мифом, она не есть развёртывающийся во времени миф, а процесс мифотворчества обусловлен историческими, социальными обстоятельствами. Также и литературные памятники нельзя объяснять лишь мифологическими параллелями. Как иронично писал Веселовский в рецензии на «Zoological Mythology» Губернатиса: «нет той легенды, аллегории или детской песни, которая была бы в безопасности от герменевтики всюду проникающего мифолога-теоретика. Стоит только захотеть и датская песня о шестипенсовой монете (song of sixpence) очутится небесным мифом, Кортес, высаживающийся в Мексике, будет солнцем, и жизнь Юлия Цезаря подойдет под схему солнечного мифа». Позволим себе предположить, что эта позиция Веселовского, не противоречащая принципам исторического материализма, позволила его наследию быть востребованным в годы советской власти, когда его произведения неоднократно переиздавались.
Веселовский – один из ведущих литературоведов рубежа столетий. Исследования фольклора, мифологии он производил сквозь призму письменного, литературного слова, поэзии. Он объяснял: «Процесс поэтического творчества – тот же мифический процесс, но только его область – не массовое, а личное сознание; язык мифа и современный поэтический язык – явления, принадлежащие к одной и той же эволюции, но только стоящие на разных её полюсах. Проследить историю этой эволюции – значит проследить историю поэтического стиля». И ещё, из юношеских записей: «Общество рождает поэта, не поэт общество. Исторические условия дают содержание художественной деятельности; уединенное развитие немыслимо, по крайней мере, художественное». Этот подход Веселовского известен как «историческая поэтика». В её рамках Александр Николаевич видел своей задачей поиск объективных законов, социальных и исторических, влияющих на процесс мифотворчества/поэзии.
Сам Веселовский как учёный также не смог избежать влияния объективных обстоятельств России конца XIX века. Успехи России в Русско-турецких войнах, создание независимых от Османской империи славянских государств на Балканах привели к некоторому интересу со стороны государства к панславистской идеологии – разновидности романтического национализма. Если раньше участники подобных движений могли рассчитывать скорее на ссылку, чем на поддержку, то теперь всё изменилось. В Санкт-Петербурге В.М. Белозерским открыто печатается украинофильский журнал «Основа». Статью историка Н.И. Костомарова «Две русские народности» из «Основы» называли «Евангелием украинского национализма». И Белозерский, и Костомаров ранее были осуждены за создание панславистского Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве. Так сложилось, что Александр Николаевич Веселовский и Василий Михайлович Белозерский были женаты на сёстрах, а сестра самого Веселовского была замужем за Костомаровым. Они составляли ближний круг общения Веселовского.
Так или иначе, именно Веселовский обосновывал Киево-центричную концепцию «византийского транзита» русского фольклора. Ведь Причерноморье – наше Средиземноморье. А Таврида – наша Италия. Ȫ
статья написана для журнала “Народное творчество” и размещается на О.ру в авторском варианте с разрешения редакции
Добавить комментарий